Он вытирает нос, так как из него течет.

Мы все внимательно прислушиваемся, когда он начинает говорить о школе. Мы все это время размышляли, не выпроводить ли его из комнаты. Дело в том, что общение между лагерем и школой строго запрещено! Если бы его обнаружили в нашей комнате, то у нас могли возникнуть большие неприятности!

Но никто из нас не решился вывести из нашей теплой комнаты пленного, с таким трудом пробравшегося через забор из колючей проволоки.

— Он же с детства знает Кайзера! — успокаивали мы себя.

Поэтому мы сделали вид, что не видим его. Но сейчас мы все навострили уши.

— После того как я не прошел отбор в школу, они направили меня в зону. Я сразу же попал на торфоразработки. Нам приходилось работать стоя по пояс в воде. Каждый день в три часа утра они уже сбрасывали нас с нар. Никто не мог выполнить установленную норму. В одиннадцать часов вечера мы все еще продолжали работать. Бригадиры с дубинками в руках бегали вокруг нас. Больше четырех недель такого напряжения не выдерживал ни один пленный. Они мерли как мухи. Но постоянно привозили новых!

— Ты, наверное, преувеличиваешь, камрад! — вмешивается Курт, который хочет прекратить неприятный разговор. Я замечаю это по тому тону, каким Курт произносит слово «камрад».

Но пленный постепенно отогрелся. Мы в нашей теплой комнате кажемся ему самим Господом Богом, которому он в день Страшного суда может излить душу и рассказать о своих страданиях. И он не может понять, как человек может подозревать его в преувеличении.

— А русский майор стоял рядом и говорил: «Для меня нетрудоспособными являются только те немецкие военнопленные, которые лежат в земле!»

Рассказчик встал.

— Я испытал это на собственной шкуре! — говорит он с оскорбленным видом. — Я собственными ушами слышал, как издевался майор, когда по вечерам выносили мертвых. «Вы хотели получить жизненное пространство в России! — говорил майор. — Вот вы его и получили: метр восемьдесят в длину, сорок сантиметров в ширину! Этого хватит на одного немца в России! Ничего! В России много свободной земли!»

Мы, новые курсанты, приходим в ужас от двух вещей. Во-первых, от того, что нас может ожидать, если нас не примут в школу. А во-вторых, как мы должны возражать этому страшному обвинителю. Боже мой, да это же фашистская пропаганда!

Хотя никто из нас не сомневается в том, что все рассказанное им — правда. Но нам нельзя это слушать!

Возможно, этот пленный обыкновенный шпик, который хочет подвести нас под монастырь!

— Всегда эти чрезмерные преувеличения! — пытается парировать Курт. — Они умирали как мухи? Всегда эта постоянная болтовня пленных! Сколько конкретно умерло? — выкладывает свой козырь Курт.

Но земляк Вилли Кайзера стоит на своем.

— Тысячи! — говорит он и повторяет, делая ударение на каждом слоге: — Ты — ся — чи у — мер — ли! (Тем не менее из немецких пленных (учтено в лагерях НКВД 2 млн 388 тыс. 443 чел. из общего числа пленных (вермахт и его союзники) в этих лагерях 3 млн 486 тыс. 206 чел.) умерло 356 700 чел., т. е. 10,2 процента. Остальные вернулись на родину. Из числа советских пленных (4,6 млн) в немецком плену погибло более половины. — Ред.)

Теперь мы все раздражены. Пленный, который ощущает у себя за спиной поддержку всей германской нации, если еще осталось такое понятие, как германская нация. И мы, которые знают, что открытым протестом ничего не добьешься, пока мы находимся в России!

И я тоже сержусь на этого пленного, который всех нас подвергает опасности. Абсолютно всех, Мартина, Курта и меня, Ларсенов и весь наш политический план!

Поэтому в голосе Курта звучит искреннее возмущение, когда он ругается с пленным:

— Так кто же были те люди, которые вылетели из школы? Фашисты, воры и сволочи!!

Пленный поворачивается и направляется к двери, даже не подав на прощание руки Вилли Кайзеру.

— Скоро вы сами все увидите! — говорит он.

За восемь дней до Рождества начались приемные экзамены, проводимые в форме собеседования. Однажды утром я уже был в том корпусе, в котором должны были проходить эти собеседования. Я был дежурным и должен был провести уборку в помещении.

Я очень стараюсь, и, когда вверх по лестнице поднимается один из товарищей, так здесь принято называть преподавателей, я по-военному приветствую его согласно уставу.

Но в ответ он просто говорит:

— Доброе утро!

У него примечательный, пронизывающий насквозь взгляд. В нем есть что-то от офицера Генерального штаба и что-то от квалифицированного рабочего.

Он еще добавляет:

— Сотрите, пожалуйста, пыль со стола!

После этого он снова уходит.

Я еще раз внимательно осматриваю комнату: стол у двери для ассистента, который регистрирует входящих курсантов. Стол у окна для преподавателя, проводящего собеседование.

«Итак, это будет происходить здесь!» — думаю я.

Когда первые из нашей группы, прошедшие собеседование, снова возвращаются в наш корпус, они рассказывают, что Ларсен тоже проводит собеседование. По их словам, Ларсен сказал, чтобы и остальных курсантов из 41-го лагеря посылали на собеседование тоже только к нему!

— Разве можно выбирать, к кому идти на собеседование?! — удивляемся мы.

— Вообще-то нет. Когда ты поднимешься по лестнице, то увидишь две двери. За дверью справа сидит высокий мужчина в русской военной форме. К нему лучше не попадать. Тот, видимо, будет кричать, что мы все преступники! Там есть еще преподавательница, вот она в полном порядке. И еще там сидит седой маленького роста. Тот ведет собеседование довольно забавно, с юмором. Но лучше всего, если ты сразу входишь в левую дверь. Там сидит Ларсен. Что касается меня, то он лишь сказал: «Ах, вы из 41-го лагеря? Ну, в этом случае я сам лучше всех знаю, какие политические взгляды вы усвоили в этом лагере. Главное, учитесь в школе прилежно!»

Я не верю, чтобы Ларсен проявлял такую доверчивость и четко давал понять: я приму в школу без лишних слов всех, кто прибыл из 41-го лагеря!

Если Ларсен был так откровенен, то у него в будущем могут возникнуть большие неприятности. Остальные товарищи преподаватели не допустят, чтобы товарищ Ларсен и в дальнейшем покровительствовал своим протеже!

И вот теперь уже я сам взволнованно хожу взад и вперед по маленькому коридору, куда выходят две двери.

Кроме меня, здесь ожидают своей очереди еще около десяти человек.

Время от времени из дверей показывается голова ассистента.

— Следующий!

Но те, кто в коридоре, от волнения ерошат волосы, хотят попасть в определенную дверь, кто в правую, кто в левую.

Предпочтение отдается левой двери, за которой сидит Ларсен.