А вот для взятия Меца ни артиллерийских обстрелов, ни штурмов не потребовалось. К октябрю и жители города, и военные почувствовали на себе все ужасы начинавшегося голода. В течение четырех недель они жили относительно беззаботно, полагаясь на огромные запасы провианта, накопленные для проведения кампании, и Базен явно не собирался урезать нормы выдачи провианта, что вполне могло бы обернуться массовым исходом войск и жителей города. В дополнение к уже имевшимся запасам мяса оставалось еще много лошадей, которых так и не успели вывести из Меца, забой и распределение мяса которых начались 4 сентября. Но мясо это было съедобно лишь в виде солонины, а вот запасы соли достигли критического уровня – именно соли оборонявшимся отчаянно не хватало. В Меце цена на соль подскочила на 8000 % (в 80 раз), и 20 сентября, после того как весь город обшарили в поисках запасов соли, рацион ее в войсках решено было сократить на три четверти. В течение нескольких дней медицинские службы сообщали об участившихся случаях дизентерии и диареи. Запасы конины постоянно росли – кавалеристы забивали лошадей в связи с нехваткой фуража. Начиная с 30 сентября каждый корпус отправлял на бойню по 55 лошадей ежедневно, а пять дней спустя эта цифра увеличилась до 75 – так стремились избежать падежа животных. Запасы сахара и кофе также истощались, 20 сентября их рационы уменьшились на треть, что было хотя и приемлемо, но в любом случае недостаточно. Состояние лошадей было уже неописуемым, да и состояние самих войск, располагавшихся биваком в лагерях в условиях проливных дождей, было ненамного лучше. Те, кто мог себе это позволить, заполняли городские кафе, где цены на ненормированные продукты быстро взлетели до небес, став практически недоступными и для военных, и для большинства горожан. Кофинье обвинил армию в проедании резервов провианта, предназначавшегося для гражданского населения, командующие корпусами в ответ винили гражданские власти в создании тайных запасов продовольствия. Происходили конфликты и между гражданским населением и военными, и Базен вынужден был призвать на помощь городскую жандармерию в целях их предотвращения. Обострялись отношения и внутри войск – между солдатами и офицерами, последние еще могли осилить вздутые цены, короче говоря, политическое противостояние в Меце усиливалось. Кризис наступил 7 октября, когда Кофинье сообщил Базену, что имеющихся в его распоряжении запасов муки хватит лишь на 10 дней и что, если норму отпуска хлеба уменьшить на две пятых, упомянутых запасов может хватить на 18 дней. В тот же день обернулся неудачей и рейд военных, предпринятый для пополнения запасов продовольствия в район низовьев Мозеля. Обстановка была теперь такова, что уже нельзя было больше скрывать того, что французская армия и без боя сложит оружие.

8 октября Базен снова в письменном виде изложил суть обстановки командующим корпусами. «Близится момент, – утверждал он, – когда Рейнская армия, возможно, окажется в самом трудном положении за всю историю существования… она начинает испытывать нехватку продовольствия, которого хватит лишь весьма ненадолго». Командующие корпусами прекрасно понимали, чем это может обернуться. И Базен, прежде чем принять решение, спрашивал у них совета. Все командующие корпусами, за исключением одного – Лебёфа, – ответили, что ни с оставшимися почти без лошадей кавалеристами, ни с артиллеристами без боеприпасов ни о каких новых военных операциях нечего и думать и что необходимо сесть за стол переговоров, разумеется, на приемлемых условиях. Лебёф выступил за проведение еще одного сражения, и Ладмиро просто из чувства солдатской солидарности заявил, что его войска все еще готовы к бою. Кофинье сообщил, что поставки продолжатся лишь до 20 октября, а 10 октября, когда Базен собрал командующих на военный совет, он повторил свои слова в куда более доходчивой форме, добавив, что под поставками он имеет в виду поставки и для войск, и для населения города. В Меце, добавил он, 19 000 больных, и сообщают о случаях заболеваний сыпным тифом и оспой.

Ввиду сложившейся ситуации военный совет пришел к следующему решению. Армия должна в любом случае держаться до тех пор, пока не исчерпаются все резервы: это сдерживает группировку немцев в 200 000 человек, наступление которой на сосредоточенные на Луаре французские армии может стать решающим. Но переговоры необходимо начать и сразу же попытаться добиться приемлемых условий. Если же это не удастся, предпринять последнюю попытку прорыва. Адъютанту Базена генералу Буайе предстояло ехать в Версаль и там начать переговоры.

Просьба Базена к немцам о принятии посредника вновь углубила кое-как заделанные трещины в единстве в ставке короля. Штиле направил запрос в Версаль с рекомендацией отказаться от переговоров и о том, чтобы решить вопрос чисто военным путем. В ставке Мольтке мнение было тем же самым: решение вопроса необходимо целиком доверить Фридриху Карлу. Король поддержал Бисмарка и отдал распоряжение, чтобы пропустить Буайе, но упомянутое распоряжение прибыло в Мец лишь 12 октября, и хотя Буайе немедленно отправился в Версаль, запасов провианта в гарнизоне хватало только на восемь дней.

Буайе прибыл в Версаль 14 октября и был любезно принят Бисмарком. Мир с республикой это не приблизило, но и не отдалило возможность достижения соглашения, предложенного Ренье. Предложения, с которыми Буайе прибыл от Базена, были лишь переработкой его идей, и стоило Бисмарку услышать их, как он с заговорщическим видом вывел Буайе в сад, где их уже не могли подслушать представители Генерального штаба. «Неподалеку сидят те, кто понимает по-французски, – загадочно изрек он, – у стен, как известно, тоже имеются уши».

Письмо Базена было, по крайней мере, откровенным. В нем признавалось военное поражение, содержался призыв к европейским державам не поддерживать революционное правительство Парижа и заверения в стабильности regime во Франции, обеспечиваемой армией императора, как гарантии порядка и прочного мира. И вообще, послание было составлено явно в угоду Бисмарку, кто все еще верил в реставрацию Второй империи, способной предложить больше возможностей для достижения и сохранения мира, чем правительство национальной обороны, но в подобных вопросах последнее слово оставалось не за Бисмарком. Мольтке выступал исключительно за капитуляцию французской армии и сдачу крепости, и даже королю было нелегко воспротивиться ему. Даже если эту военную оппозицию и можно было бы одолеть, оставались и другие вопросы. Готово ли регентство принять условия, на которых теперь так настаивало общественное мнение в Германии? И если регентство готово принять упомянутые условия, сумело бы оно провести их в жизнь во Франции, охваченной идеей национального сопротивления? Войска готовы пойти за Базеном на подавление революции, но не взбунтуются ли они, узнав об унизительных условиях достижения мира? В любом случае ничего нельзя было предпринять без выяснения мнения императрицы Евгении. Необходимо было убедиться в том, не изменила ли она хоть в чем-то свою непреклонную позицию. А между тем лишь считаные дни отделяли гарнизон в Меце от голода.

Буайе возвратился в Мец 17 октября и на следующий же день собрался на заседание военный совет, пожелавший выяснить обстановку. Главный вопрос, который на нем рассматривался, заключался в том, можно ли положиться на войска при действиях согласно предложенной схеме. Командующие корпусами полагали, что можно, хотя часть их опасалась того, что армия просто-напросто разбежится, едва оказавшись за стенами Меца. Естественно, иного сулившего успех плана просто не существовало. И Буайе уже на следующий день отправился в Лондон, куда прибыл 22 октября, и без промедления бросился в Числхерст для объяснений всей серьезности положения. Евгения заявила о своей готовности почти на все ради оказания помощи, но какими будут предложенные немцами условия мира? Ответ на соответствующий запрос в посольство Пруссии был уклончивым. И на самом деле пруссаки пока что не пришли к окончательному решению, и было очевидно, что в обмен на регентство императрицу вынуждали дать им карт-бланш. Такое было неприемлемо. Единственное, что могли предпринять Евгения и ее советники, так это тянуть время. Через Буайе она направила послание Бисмарку, прося немедленного перемирия в Меце сроком на две недели, необходимого армии для пополнения запасов провианта, и вновь пожелала узнать условия мира. Король Вильгельм I получил от нее личное сообщение, в котором она взывала к его «…великодушию солдата. Я прошу Ваше Величество проявить понимание к моей просьбе. Ее выполнение, – заключала она с пафосом, – является непременным условием для продолжения переговоров».