словно оставила утюг включенным. И только прикоснувшись ко мне или Джуни – к щеке, руке или волосам, – Бет выдыхала полной грудью. Тем не менее с каждым приходом к нам Бет оздоровлялась. Ее мышцы наливались силой, глаза становились ясней. Правда, она материлась по-черному. Я не знала, всегда ли она сквернословила или нет. Но для себя решила: если кто и заслужил ругаться, как сапожник, то это Элизабет Маккейн.

И Эд, и Рикки были мертвы. Рикки утонул и не всплыл, пока его тело не подняли водолазы. А об Эде позаботилась Бет в подвале. Она одолела его – того самого Эда, который, по свидетельству агента Райана, в ярости убил свою первую девушку, когда она решила его бросить, а потом промучил сутки походившую на нее официантку в Сент-Поле, пока та не попыталась убежать. Агент Райан был уверен, что Эд извлек из этого урок и намеревался держать Бет в темнице неопределенно долго.

Репортеры прозвали Бет «героиней, спасшей себя». Бет смеялась, читая подобные строки, но ее смех не звучал радостно.

«Я бы не отказалась от чьей-нибудь помощи», – бросила она как-то.

Иногда мы с Бет и Джуни усаживались на крыльце и хранили молчание, согретые теплом друг друга. А иногда Бет упрашивала меня сыграть на барабанах, и мы – все втроем – бежали к Глории. И по пути прихватывали Клода. Потом открывали гараж, зажигали лавовые лампы, и я ударяла палочками по барабанам. Джуни трясла бубном, Клод стучал по треугольнику, а Элизабет танцевала. Но никто не играл на бас-гитаре и не пел. Я еще не была готова к этому. Я изо всех сил старалась сохранять радостное выражение на лице, но временами сердце разрывалось: так тяжело, так горько было находиться в гараже без Бренды и Морин. Должно быть, Клод ощущал это тоже, потому что иногда он подходил ко мне и приобнимал – именно в тот момент, когда я больше всего в этом нуждалась.

Мы теперь – пара. Сперва, только начав встречаться, мы оба испытывали некоторую неловкость, даже стеснение. Но так было лишь до первого поцелуя. Я тогда так сильно напряглась, но стоило губам Клода – таким теплым, с таким приятным, сладковатым привкусом лимонада – найти мои губы, и меня до самых пяток пробрало желание навсегда остаться в объятиях этого парня. Я ощутила себя настолько желанной, любимой и защищенной, что расплакалась. Многие парни психанули бы из-за этого или, хуже того, подняли бы меня на смех. Но не Клод. Он расплакался вместе со мной.

***

– Знаете, чем мы сегодня займемся? – спросила Бет, глядя в голубое небо.

Мы сидели на переднем крыльце, засушивали для гербария желтые листья, подобранные на лужайке. Прошел уже месяц с тех пор, как мы пошли в школу: Джуни в восьмой класс, я в одиннадцатый, а Бет на первый курс колледжа. В последнее время она стала немного раздражительной и беспокойной. Она никогда не жаловалась. Но похоже, ей было непросто жить в городке, где тебя все знали.

– Чем? – поинтересовалась Джуни.

Она начала укладывать волосы, как Бренда, а макияж теперь наносила умеренней, чем летом. И благодаря этому, наконец, стала выглядеть на свой возраст.

– Мы поедем в парк развлечений – в Вэллифейр, пока они не закрыли сезон, – с триумфом в голосе объявила Бет и, вытащив из кармана своих брюк из рубчатого плиса ключи, потрясла ими перед моими глазами: – Ты за?

– Конечно, – улыбнулась я. Всю последнюю неделю Бет учила меня водить, но я оказалась «трудной ученицей». – Только я ни за что не сяду за руль.

– Отлично, – согласилась Бет.

Уведомив маму и Глорию о том, куда намылились, мы набились в оранжевую «Вегу» Бет. В дороге мы хранили молчание. А когда зашли в парк, я при виде американских горок затосковала по Морин и Бренде. Но постаралась примириться с тем, что ждало меня впереди. В парке все напоминало о подругах – и запах жвачки «Баббл Юм», которую так любила Морин, пока не поверила слухам о том, что ее производили из паучьих яиц; и повторный показ сериала «Пейтон-Плейс», который мы с Брендой смотрели с таким фанатизмом, которому бы позавидовали самые ревностные почитатели этой мыльной оперы; и все хорошие песни, звучавшие из динамиков. Весь этот мир кричал: твоих лучших подруг больше нет. Но в то же время напомнил мне о том, какими классными они были. И я прокатилась на колесе обозрения и вопила за троих – за себя, за Бренду и за Морин – полусмеясь, полуплача.

Джуни, похоже, встревожил мой всплеск эмоций, но Бет стиснула мою руку и дала им излиться наружу. Забавно, но я никогда прежде не замечала, насколько они похожи – Бет и Джуни. У обеих были рыжие волосы, веснушки, широкие, открытые улыбки и даже одинаковые «гусиные лапки», появлявшиеся при смехе в уголках глаз у обеих, несмотря на разницу в возрасте. Их легко можно было принять за сестер, но мою радость от осознания этого отравил комок, вставший в горле, когда я вспомнила, что именно поэтому их выбрал Эд – они напомнили злодею его первую подружку, ту, которую он убил. Вот так – во взлетах и падениях, в смене настроения – прошел весь день. К вечеру мы все были выжаты, как три лимона.

На парковке по пути к машине нам попалось одно дружное семейство; его глава немного походил на папу, на Кеннеди, только в этот раз знаменитого. Мужчина покосился на нас, заметил наши хмурые лица. Он не знал, что мы попросту вымотались. Он не видел, как мы вместе развлекались, и не понял, что у нас все было в порядке.

– Улыбнитесь, девушки, – весело призвал он. – Вы сразу станете привлекательней.

Рот Джуни выгнулся – как будто был готов автоматически расплыться в той самой улыбке, которую она все лето тренировала перед зеркалом и которой я не видела на ее лице после страшной ночи в хижине. Я молча понаблюдала за ней. Не знаю, что раздражило бы меня сильней – способность или нежелание сестры улыбнуться. Она стала такой замкнутой в последнее время. Даже сегодня, в парке развлечений, Джуни была молчаливой. Я желала видеть ее счастливой, но мне не хотелось, чтобы Джуни чувствовала себя обязанной сделать что-то для незнакомого человека.

Уголки ее губ вздернулись вверх, но вместо зубов появились слова.

– Подруги моей сестры мертвы, а люди, которым я думала, что могу доверять, оказались обманщиками и негодяями, – выпалила сестренка. – И черт возьми, но я сама решу, когда мне