них несколько недель — в Италии), где изучал «военное дело по-европейски». Японцам было интересно все, начиная от разработок новейших скоростных бомбардировщиков до пошива сапог со стальными набойками и походной оловянной посуды. Неведомо было, научились гости «науке побеждать» или нет, но кое-какие выводы они сделали. Ну, например, генерал Ямасита предлагал реорганизовать танковые части и военно-воздушные силы: слишком уж по старинке они сколочены — так бились давно, в эпоху, когда Фудзияма была еще действующим вулканом, и еще раньше, ныне же так воевать нельзя. Это во-первых, а во-вторых, вооружение в японской армии пригодно лишь для того, чтобы его сдать в утиль.

Есть, конечно, у японцев и новые самолеты с танками — в основном германские, но их мало, надо больше, много больше — только тогда можно с Советским Союзом будет воевать или, например, с Америкой. А пока ввязываться в драку рано — можно крепко получить и по носу, и по голове, и по заднице.

Ямасита предлагал также создать новый род войск — воздушно-десантные силы. У немцев десантники есть, у итальянцев есть, почему их нет в Японии?

Рихард дважды прочитал доклад (у себя в кабинете, из посольства его нельзя было выносить); ясно было, как Божий день: Ямасита против войны с Россией, ряд генералов, в том числе и тех, которые работают в здешнем генштабе, тоже против; но есть другая часть генералитета, — а это целая толпа, яростно орущая, — что выступает за немедленное нападение на Советский Союз. И вооружение у них, дескать, приличное, и противника они знают хорошо… Так какая же точка зрения все же победит?

Это не мог просчитать даже самый искушенный аналитический ум. Пока Зорге был уверен лишь в одном: в ближайшие дни, даже недели, Япония вряд ли нападет на Россию. А вот дальше… Дальше не просматривалось совершенно ничего — сплошная темнота. Что сокрыто в этой темноте?

А вот Германия… С Германией дело обстояло сложнее. В одном из недавних донесений Зорге написал: «Возможность возникновения войны в любой момент весьма велика потому, что Гитлер и его генералы уверены, что война с СССР нисколько не помешает ведению войны против Англии.

Немецкие генералы оценивают боеспособность Красной армии настолько низко, что они полагают, что Красная армия будет разгромлена в течение нескольких недель.

Они полагают, что система обороны на германо-советской границе чрезвычайно слаба».

И все-таки до конца не верилось, что война начнется — где-то в глубине души, на самом донышке ее теплилась надежда: эта суровая чаша минует Россию. Но факты — упрямая вещь, факты говорили о том, что война начнется очень скоро.

Когда Исии в очередной раз приехала к Зорге, то не узнала его — он осунулся, постарел, на плохо выбритом подбородке были заметны блестки седой щетины. Исии подсела к нему, обняла:

— Рихард, что с тобой?

Он тронул рукой левую сторону груди.

— Сердце. Сильно болит сердце.

В глазах Исии возникло испуганное выражение — ей было точно так же больно, как и Рихарду. Она спросила шепотом:

— Я могу чем-нибудь помочь?

Зорге отрицательно качнул головой:

— Нет, Ханако.

— Давай я принесу тебе сердечные лекарства.

В ответ Зорге вторично качнул головой — дело не в лекарствах. Проговорил со вздохом — что-то мешало ему и говорить и думать:

— Лекарства не помогут. От этой болезни нет лекарств.

Исии отрицательно помотала головой:

— Нет, нет, Рихард! От всех болезней есть лекарства.

— От этой нет, Исии. И дело не в том, что у меня заболело сердце, в другом — через двое суток начнется война.

Исии поникла. Прошептала растерянно:

— Какая война? Что за война? Этого не может быть!

— К сожалению, может, Ханако. Мир подошел к этой черте вплотную. Даже если кто-то не захочет воевать, все равно придется — война на пороге.

О том, что началась война, Зорге узнал двадцать второго июня в три часа дня. В Москве было пять часов утра. Сама Москва о войне еще не знала, жители ее спали безмятежно, знали только те, кто находился в Кремле, да военные с генеральскими звездами в петлицах.

Почти все телеграфные агентства, находящиеся в Токио, получили по телетайпу одинаковые сообщения: «Германские войска на рассвете двадцать второго июня пересекли советско-германскую границу и по всей линии теснят Красную армию». Радиостанции Японии, как заведенные, загалдели в один голос: Советы долго не продержатся, очень скоро доблестные части фюрера, «нашего верного союзника», вступят на каменные мостовые советской столицы. Ждать осталось недолго.

Прижав одну руку к сердцу, поскольку оно вновь заставило хозяина сморщиться от боли, Зорге сложил пальцы другой руки в кукиш и повертел им в воздухе. Так с неразжатым кукишем и повалился на тахту.

Случилось то, что должно было случиться — немцы напали на Россию. Это беда, огромная беда. Но она может оказаться еще более огромной, если в войну ввяжется Япония, военный министр Тодзио даст отмашку, и Квантунская армия пересечет границу. Вот этого нельзя было допустить ни в коем разе. Но и сил уже не осталось почти никаких — сказались восемь лет работы в Токио: восемь лет, и ни одного дня отпуска. А если к Японии приплюсовать время пребывания в Китае, то получится уже не восемь лет, а одиннадцать.

Три месяца назад в одном из донесений в Центр он написал: «Пора мне осесть, покончить с кочевым образом жизни и использовать тот огромный опыт, который накоплен. Прошу вас не забывать, что живу здесь безвыездно, и в отличие от других “порядочных” иностранцев, не отправляюсь каждые три-четыре года на отдых. Этот факт может казаться подозрительным».

Сейчас было уже не до отдыха, сейчас надо понять, как поведет себя Япония, и сделать все, чтобы она отказалась от нападения на Советский Союз.

Воздух за окном был желтым от жары, птицы умолкли — попрятались в тень, головки цветов, растущих у входа в дом, поникли. Почему-то именно цветочные эти поникшие головки заставили Зорге подняться с тахты.

Он протиснулся в проем между широким, заваленным бумагами столом и стеной и выглянул наружу — цветы поникли больше обычного. Неужели эта чертовка японка, которая убирает его дом и моет бочку, приспособленную под баню, не поливает их? Она что, так нерадива или просто забывчива, как озабоченный страус? Зорге застонал — опять придавило сердце, здорово придавило, будто сверху его накрыли тяжелым камнем, он покрутил головой, сопротивляясь боли, потом сквозь зубы втянул в себя воздух.

Надо бы спуститься вниз и полить цветы… Он закусил зубами нижнюю губу — показалось, что боль сделалась сильнее, окончательно перехватила ему дыхание, но это только показалось: боль перевалила через некий порог и тихо поползла вниз.