Мила нашла Ромку на лестнице, ведущей в башню мальчиков. Он сидел прямо на ступенях и угрюмо глядел в пол. Когда она подошла, он даже головы не поднял.

— Берти считает, что ты меня ревнуешь, — подсаживаясь к Ромке, осторожно сказала Мила.

Лапшин удивленно поморгал.

— Берти обкурился, — категорично заявил он. — Чем он набивает свою трубку?

— Ничем, — улыбнулась Мила. — Она волшебная, забыл?

Ромка промолчал.

— У Белки другое мнение, — продолжала Мила. — Она считает, что ты ревнуешь Гарика.

Увидев выпученные, как у лягушки, глаза друга, Мила невольно прыснула со смеху.

— У Белки у самой ориентация нарушилась! — возмущенно фыркнул Ромка. — Ей, наверное, Лирохвост сыграл соло на своей виолончели. Кажется, у него есть такая — искажает восприятие объективной реальности.

Мила снова улыбнулась. Ромка повернул голову и посмотрел ей в лицо.

— А ты что думаешь?

Мила вздохнула.

— Я думаю, что ты запутался, — ответила она. — Ты говоришь то, что на самом деле не думаешь. Ты ведь не думаешь так обо мне? Ну… я о том, что ты сказал… обо мне и о… Гарике. И что я… расчетливая.

Ромка отвернулся и виновато засопел.

— Извини, я… Не знаю, с чего я вдруг… наговорил все это. Конечно, он тебе нравится. Это же понятно. И ты ему…

Мила кивнула, принимая извинения. Но Ромка по-прежнему выглядел мрачнее тучи, и она решила сказать до конца все, что было у нее на уме. Когда-то же надо об этом поговорить.

— И вообще… — осторожно произнесла Мила, — ты сам на себя не похож последнее время. А началось все с того, что ты… отказался от участия в Соревнованиях.

Лапшин молчал. Мила секунд десять подождала, а потом спросила напрямик:

— Ром, почему ты отказался? Ты ведь так и не объяснил ничего.

Ромка нахмурил брови и поджал губы.

— Мила… давай не будем об этом. Не потому, что я не хочу отвечать, не думай. Я просто… не знаю, что ответить, правда.

Она вздохнула и уставилась в пол.

— Я тебя не понимаю.

— Ага, у меня те же проблемы, — отозвался Ромка.

Мила не нашлась, что на это сказать. Спустя минуту хмурое выражение Ромкиного лица сменилось улыбкой, он повернулся к Миле и заявил:

— А я ведь и правда приревновал.

Мила с опаской покосилась на друга.

— Ром, а ты уверен, что тогда, на уроке Акулины, правильно приготовил антидот к любовному зелью?

Лапшин издал негромкий смешок.

— Да нет, ты не поняла… Когда Лютов тебя атаковал, я хотел заступиться… Но Гарик меня опередил. Я знаю, что ты можешь и сама за себя постоять, но все равно… Мы же друзья, а друзья всегда защищают друг друга, прикрывают в случае чего. А теперь у тебя для этого есть Гарик. Я понимаю, это другое, просто… почувствовал себя немного лишним, вот и приревновал.

И Берти, и Белка были не совсем правы в отношении Ромки, подумала Мила. Он вовсе не ревновал Милу как девушку, и популярность Гарика в студенческой среде тоже не имела к этому никакого отношения. Ромка просто испугался, что его место в жизни лучшего друга займет кто-то другой. Лапшин всегда казался окружающим открытой книгой, однако это было не так. Мила помолчала с полминуты, чтобы осмыслить слова Ромки, потом без обиняков заявила:

— Эгоист и собственник.

— Ага, есть немного, — с серьезной миной на лице согласился Ромка.

Секунд десять они пристально смотрели друг на друга, прежде чем дружно прыснуть со смеху.

— Ромка, ты мой лучший друг и всегда им будешь, — отсмеявшись, сказала Мила. — Ты не можешь быть лишним, потому что, как бы там ни было, а я все равно всегда буду на тебя рассчитывать. И ты всегда можешь на меня рассчитывать.

Лапшин кивнул.

— Я знаю.

Он с любопытством покосился на Милу.

— Расскажешь, что это было за заклинание, которым Гарик Лютова уделал?

Мила улыбнулась тому, что Ромкин интерес к высшей магии все-таки взял верх и над ревностью, и над неуверенностью в себе.

— Расскажу.

Уже в первых числах марта растаял снег. Улицы Троллинбурга оживились звуками весенней капели. Исчезли с деревьев снежные одежды. Самые закаленные троллинбургцы поснимали шапки, подставляя макушки солнцу, которое хоть и слабо, но уже грело.

Прошла неделя весны — для студентов Думгрота наступили первые выходные с начала оттепели. Сидя в гостиной вместе с друзьями, Мила играла с Шалопаем в игру «Отдай ботинок, он несъедобный», когда распахнулась дверь, и с горой свитков в руках вошел третьекурсник Ваня Силач.

— Местная почта, — сообщил Ромка.

— Откуда знаешь? — не отрывая взгляда от учебника по антропософии, спросила Белка.

— Только что в окне Почтовую торбу видел, — пояснил Ромка.

— Да? — рассеянно переспросила Белка. — М-м-м… а я не видела.

Ромка фыркнул и одарил Белку косым взглядом.

— Еще бы! У тебя в книге она однозначно не пролетала.

Мила посмеялась бы над Ромкиной шуткой, если бы не была занята борьбой с Шалопаем за свой ботинок, в который ее драконий пес вцепился зубами и ни за какие коврижки не желал отпускать.

— Шалопай, паразит, будь человеком, отдай! — запыхавшись, ругалась Мила. — Да зачем он тебе сдался?!

Ваня Силач между тем успел раздать большую часть свитков сидящим в гостиной меченосцам и остановился возле Милы.

— Помочь? — участливо спросил Ваня.

Мила медленно подняла на него глаза.

— Только если тебе жить надоело, — невозмутимо ответила она, одновременно держа изрядно обслюнявленный ботинок обеими руками.

Ваня подозрительно покосился на Шалопая. Драконий пес в ответ устремил на него взгляд янтарных глаз и, не выпуская из зубов носок ботинка, издал утробный рык.

Ваня поморгал и, словно придя в себя, протянул Миле свиток, перевязанный алой лентой:

— Тебе письмо. Держи. А мне еще остальные раздать надо.

И быстро ретировался, моментально забыв о своем предложении.

Принимая свиток, Мила вынуждена была освободить одну руку, и в тот же миг Шалопай чуть не стянул ее с кресла — одной руки против хватки драконьего пса было явно недостаточно.

В первый момент Мила решила, что письмо от Гарика. Кто еще в Троллинбурге мог ей писать? Но почти сразу она сообразила, что Гарик перевязывал письма либо золотой лентой, когда отправлял послание из Черной кухни, либо белой — когда отсылал его из особняка Северные Грифоны, здесь же была алая… И тут ее озарило — это было письмо от Коротышки Барбариса! Просто он давно не писал ей, и она совсем позабыла о его привычке перевязывать свои послания алой лентой.