Направь стопы в сторону гурий!

Новобрачная:

В разлуке с тобой, о любимый,

Я укрою голову черным,

Посмотри на меня хоть миг,

Не ищи пути к гуриям!

Касем:

О пригожая невеста,

Не покрывай голову черным,

Посмотри на меня хоть миг,

Я иду на битву!

Герой полон решимости, он предвидит свою гибель за веру и просит Фатиму не носить по нему траур. Скорее речь его содержит намек на специфический обычай погребения шиитских мучеников за веру без соблюдения традиционной обрядности (без омовения и оплакивания). Мотив предвидения мучеником своей скорой кончины имеет глубокие корни в иранской традиции. Герой Шах-наме царевич Сийавуш также убежден, что ему суждено стать невинной жертвой, он пересказывает жене Фарангис вещий сон с описанием своей гибели:

Отсекут мне, невинному, голову,

В крови страданий утопят мой царский венец.

Не будет у меня ни погребальных носилок, ни могилы,

                                                                                   ни савана,

Никто из близких не будет оплакивать меня.

Останусь я, словно чужак, лежать на земле

С головой, отрубленной мечом.

Этот мотив многократно повторяется в религиозной драме, приобретая статус одного из ключевых. Во всех пьесах провидение собственной гибели и гибели близких означает готовность мучеников пожертвовать собой. Так, например, в та‘зийе «Мученичество Хурра б. Йазида» Хусейн, узнав, что местность, в которой он остановился, называется равнина Кербелы, произносит: «Если действительно имя этой равнины Кербела, то здесь должна пролиться наша кровь. Здесь брачный пир Касима превратится в поминки, здесь отделится моя голова от тела» (перевод Е.Э. Бертельса). Встретив в Кербеле бедуина, готового зарезать овец в честь прибытия высокого гостя, Хусейн просит его не делать этого, ибо он сам принесет жертву: «Я сам принес жертву, как Авраам. <…> Эта жертва – мой сын ‘Али Акбар. <…> Он будет принесен в жертву ради шиитов. <…> Я приношу теперь в жертву Касима. <…> Славного ‘Аббаса я приношу в жертву. <…> Жертвы твои не нужны мне, о араб, я сам привез жертвы в Кербелу» (перевод Е.Э. Бертельса).

В Та‘зийе-йе Касем подряд следуют сцены, в первой из которых Имам и мать Касема говорят о предстоящей свадьбе, а во второй Умм Лейла оплакивает своего сына ‘Али Акбара. Но и диалог Хусейна с матерью Касема несет отпечаток будущей трагедии:

Мать Касема: Если позволишь, задам я вопрос.

Имам: Говори, хочу знать, что тебя тревожит.

Мать Касема: Скажи, ты любишь моего Касема?

Имам: Да, я люблю его, как отец.

Мать Касема: Устроишь ты ему веселье как жениху или нет?

Имам: Скажи, зачем ты об этом спрашиваешь?

Мать Касема: Почему не заставил его пойти в баню?

Имам: Баня для него – омовение в крови.

Мать Касема: Хна для него такова, а каков же наряд?

Имам: Не печалься, наряд для него у меня есть.

Мать Касема: Разреши, чтобы он наряд примерил.

Имам: Ступай ко мне, сними мерку с савана.

Мать Касема: По какому обычаю саван стал одеждой радости?

Имам: Этот обычай установили ради мученичества за веру.

Мать Касема: Где для Касема свадебные покои?

Имам: Думаю, что покои для него – темная земля.

Мать Касема: Как мы украсим его невесту?

Имам: Оденьте ее в черное с ног до головы.

Мать Касема: Почему этой свадьбе такое предопределено?

Имам: Свадьбе их, без сомнения, быть в раю.

Этот фрагмент, как и многие другие диалоги с короткими репликами персонажей, сложен в рифмовке маснави. В данном случае каждый бейт объединяет общей рифмой вопрос матери Касема и ответ Имама.

Сразу после этого диалога в пьесе следует плач Умм Лейлы по сыну. В то время как на одной стороне сцены идут приготовления к свадьбе, на другой – готовятся к погребению ‘Али Акбара. Подобные контрастные противопоставления – жизни и смерти, свадьбы и похорон, сада и пустыни, надежды и безысходности – являются пружиной действия многих пьес та‘зийе. На этом принципе построен «диалог» матери Касема и Умм Лейлы: в нем реплики женских персонажей слабо связаны по смыслу, поскольку первая говорит о свадьбе своего сына Касема, а вторая – о мученической гибели своего сына ‘Али Акбара.

Наиболее устойчивой характеристикой Касема является его молодость: его называют «мальчиком» (песар), «ребенком» (тефл), «сосунком» (ширбачче), «юношей», «юнцом» (ноу-джаван), «новобрачным» (ноудамад). Подчеркивается его невинность и целомудрие – он именуется «не изведавшим страсти» (кам надиде). С именем Касема часто связано упоминание растительной символики – имам говорит о нем, как о «едва расцветшем цветке из сада Хасана», называет его «роза в цветнике Пророка», сам герой называет себя «юной розой в цветнике».

Эти характеристики Касема присутствуют и в словах его противника – опытного воина Азрака Шами, который на приказ Ибн Са‘да выйти на бой с Касемом отвечает таким издевательским монологом:

Ибн Са‘д:

Ступай на поле брани, о Азрак, сеющий гибель и коварный,

Принеси мне поскорей голову этого юнца.

Азрак Шами:

Эмир, это что за речи ты ведешь, не таясь?

За что ты меня унижаешь на этот раз?

Зачем выставляешь меня против ребенка лицом к лицу?

Ну-ка, еще раз свои слова повтори!

Мне сражаться с этим молокососом?

Мне сражаться с этим мальчишкой, оседлавшим палочку?

Одним ударом меча и тяжелой палицы

Я прибью его тело к семи небесам!

Арабы ли, иранцы по всему миру

Знают, что я именно таков!

По существу, бывалый боец заочно отвечает на монолог Касема, представляющий собой вариацию на эпический мотив «богатырской похвальбы», к которой прибегали выходящие на поединок с целью деморализовать противника. Вот какую речь юный Касем обращает своим врагам:

О безбожные тираны,

Вставшие на путь греха и жестокости!

Все земли и времена знают меня!

Все своды небесные знают меня!

Если от моего имени требуется злость,

Назовите мое имя изогнутому мечу.

Я – юная роза в цветнике!

Имя мне – Касем, натура моя – верность!

Выходите на поле брани, нелюди!

Уложу вас [на землю], как осенние листья.

В приведенном пассаже присутствуют все обязательные компоненты вызова на бой – хула