– И в какое время дня это произошло? – спрашивает Манди, но слушает он не старика Стефана, а Кейт, которая вернулась из школы раньше положенного и увидела тени в окне дома на Эстель-роуд: «Они оставили дверь на кухне открытой. Двигались взад-вперед на фоне дверного проема».

– Утром. В восемь часов. Лил дождь. Я ехал на велосипеде к фрау Либкнехт. Во второй половине дня, в пять часов, когда я вернулся, они все еще были в доме. Я такой любопытный, просто сил нет. Спросите Элли. Ничего не могу с собой поделать. «Почему вы еще здесь?» – спрашиваю я. «Это большой дом, – отвечают они. – Под него дают большие деньги. А большие деньги требуют времени».

* * *

В Эдинбурге его отправляли на такие прогулки. Начинались они с инструктажа:

«Хорошо, Тед, через минуту ты выйдешь за дверь этого дома. Сегодня пункт назначения – главный городской вокзал. Можешь пользоваться любым общественным транспортом, за исключением такси, потому что мы никогда не ездим на такси, так? Не садимся ни в первое, которое подъедет к нам, ни во второе, ни в третье, ни в тринадцатое. И к тому времени, когда мы доберемся до вокзала, я хочу знать, следили ли за тобой и кто следил, и я не хочу узнать, что они узнали, что ты узнал об этом. Мы всё поняли? И я хочу, чтобы на вокзале ты был через полчаса, потому что нам нельзя опаздывать на поезд. Поэтому не пытайся добраться до вокзала через эдинбургский зоопарк».

Манди шагает и позволяет Гейдельбергу защищать его. Вернувшись на улицу, окидывает беззаботным взглядом автомобили и окна. О, как же мне нравится эта маленькая площадь, с тенистыми виллами и секретными двориками! Еще взгляд, на другую сторону улицы, которая ближе к реке, и уж не та ли парочка сидит на скамейке, что сидела, когда я пришел сюда? Далее Старый мост, который взорвали в 1945 году в тщетной надежде остановить наступление американской армии, но все об этом забыли, а многие и не знали, в первую очередь школьники и туристические группы, которые пересекали мост в обе стороны, любуясь баржами и статуями. Любуется баржами и Манди, наклоняется над парапетом, чтобы посмотреть, кто остановится сзади, чтобы закурить, пролистать путеводитель или сделать фотографию. День жаркий, Хаупштрассе, пешеходная улица, запружена фланирующими туристами, поэтому Манди прибавляет шагу, словно спешит на поезд, а ему действительно нужно спешить, хотя время еще есть, и поглядывает на витрины, чтобы увидеть человека, который вдруг вспомнил о неотложной встрече и тоже заспешил. Он не снижает скорости, его обгоняют велосипедисты, и, возможно, их вызвали его провожатые, потому что поспевать за шестифутовым мужчиной, который набрал ход, задача не из легких, если ты на голову ниже и можешь рассчитывать только на свои ноги. Старый город остается позади, он входит в промышленное гетто с серыми домами и кафе быстрого обслуживания с известными на весь мир вывесками. К тому времени, когда он поднимается на платформу, он может доложить эдинбургским инструкторам следующее: если за ним и следили, то по высшему разряду, используя все достижения научного прогресса, от камер наружного наблюдения и искусственных спутников Земли до спрея, которым брызгают на плечо и который цельный день светится на их экранах.

На станции он идет к телефону-автомату и звонит домой, сунув голову под большущий стеклянный шлем. Зара ушла на работу. В кебабной будет только через час. Говорит он с Мустафой, который визжит. Как… насчет… Купола… скалы… Тед? Ты… очень… плохой!

– Завтра вечером уделим Куполу в два раза больше времени, – пытается он ублажить Мустафу. Да, да, я занят со своей новой подружкой.

Кузина Зары, Дина, подходит к телефону. Дина, мне придется провести ночь в Гейдельберге, завтра у меня еще одна встреча в банке. Сможешь ты сообщить об этом Заре? И, пожалуйста, постарайся уложить Мустафу спать до полуночи, хорошо? Не позволяй использовать Купол как отговорку. Дина, ты прелесть.

Он звонит в Линдерхоф, слышит автоответчик, наговаривает сообщение: завтра на работу не выйду, грипп.

* * *

Поезд в Мюнхен отходит через сорок минут. Манди покупает газету, садится на скамью и наблюдает за окружающим миром, пытаясь ответить на вопрос, наблюдает ли окружающий мир за ним.

Чего они торчали в здании школы целый день? Снимали размеры комнат, чтобы заказать ковры с длинным ворсом?

Приятная наружность. Молодой. Добрая улыбка. Комбинезон. Фонарь в руке. Нет, мы – оценщики.

Поезд со всеми остановками, так что еле ползет. Напоминает ему другой ползущий поезд, из Праги, в котором он сидел с Сашей и велосипедами. На крохотной станции в чистом поле он поднимается и меняет купе. Еще через две станции возвращается на прежнее место. К тому времени, когда поезд добирается до Мюнхена, в нем остается лишь шесть человек, и Манди уходит с перрона последним, отстав на добрые пятьдесят ярдов.

Многоэтажная автостоянка снабжена лифтом, но он предпочитает лестницу, пусть там и воняет мочой. Мужчины в коже населяют площадки. Черная проститутка называет цену: двадцать евро. Он помнит, как Зара подсела за его столик в уличном кафе в день, когда у него началась новая жизнь. Пожалуйста, сэр, не хотите ли лечь со мной в постель за деньги?

Его «Фольксваген»-«жук» на четвертом этаже, там, где он и оставил его этим утром. Манди обходит автомобиль кругом, проверяет двери, нет ли грязных отметин от пальцев, ищет и чистые места, с которых могли стереть отметины, царапины у замков. Хороший ты парень, Тед. Мы всегда говорили, что ты – прирожденный шпион, и так оно и есть.

Чтобы посмотреть, не подтекает ли масло, он заглядывает под днище спереди и сзади, ощупывает его в поисках то ли магнитной мины, то ли радиомаяка, чего угодно, но, главное, лишнего. Всегда старайся сфокусировать свой страх, Тед. Если ты не знаешь, чего боишься, ты будешь бояться всего.

Ладно, сфокусирую. Я боюсь банкиров, которые не банкиры, отмывателей денег, филантропов-миллиардеров с преступно нажитыми состояниями, которые посылают мне полмиллиона долларов, богатых арабов, заинтересованных в распространении английского языка, псевдооценщиков и собственной тени. Я боюсь за Зару, Мустафу и Мо, собаку. И за мою и без того слабую веру в человеческую любовь.

Он отпирает машину, а после того как «жук» не взрывается, тянется длинной рукой к заднему сиденью и достает жилетку цвета хаки с ватной подкладкой и накладными карманами. Снимает пиджак, надевает жилетку, перекладывает все необходимое из одних карманов в другие. «Жук» заводится с первой попытки.

Чтобы спуститься на землю, нужно въехать на площадку железного лифта, который напоминает ему Стальной гроб. За половину официальной цены, но наличными, старик-служитель отпирает ворота огромным, как в тюрьме, ключом и выпускает во внешний мир. Выехав на свежий воздух, Манди поворачивает направо, и снова направо, чтобы не проезжать мимо кебабной Зары. Он знает, если увидит ее, то остановится, дождется конца смены и отвезет домой, посеяв ненужную сумятицу во всех головах, включая и его собственную.

Добравшись до кольцевой дороги, поворачивает на юг. Постоянно поглядывает в зеркала заднего вида, но не находит ничего такого, на чем мог бы сфокусировать страх. Но если они так хороши, то я ничего и не найду, не так ли? Уже полночь. Светит розовая луна. Дорога впереди совершенно пуста, как и дорога позади, небо усыпано звездами. Завтра мы нарисуем новые созвездия. Дмитрий, возможно, ограбил весь земной шар, чтобы спасти его, но выкроил время, чтобы получиться китчу.