Приянка слабо усмехнулась.

– Иногда я не могу удержаться. Я гуглю его имя по меньшей мере раз в неделю. Я говорю себе, что просто хочу знать, что он еще жив, но, думаю, это просто болезненное любопытство. Когда я была помладше, я воображала, будто он пытается тайно связаться со мной через фотографии в газетах и в Сети, посылает мне знаки. В моем восприятии мира он занимал так много места – как император. Я предполагала, что есть какая-то причина, по которой его постоянно арестовывают, судят за какие-то преступления. Казалось, будто Мерсер время от времени сливал о нем информацию. Но еще никому не удалось предъявить ему серьезные обвинения. До сих пор.

– А твой отец… он просто… позволил Мерсеру забрать тебя?

– Не совсем. – Приянка тихонько вздохнула. – Я родилась не здесь. Мою маму звали Чандни. Мы с ней жили в Дели, пока мне не исполнилось семь лет. Папа уехал в Америку, чтобы обосноваться там: сначала он был водителем, потом водителем преступного авторитета, потом водителем у другого преступного авторитета, потом у следующего, а потом уже превратился в него сам. Это произошло не быстро, но уже через год папа прислал за нами частный самолет. Это было целое событие, потому что коммерческое авиасообщение с США уже прекратилось из-за ОЮИН – считалось, что болезнь может распространиться и дальше.

Но за несколько дней до того, как прилетел этот самолет, мама переходила дорогу, и ее сбила машина. Так что я полетела одна. Я жила в папиной огромной мраморной усадьбе в Джерси, где по комнатам гуляло эхо, наблюдала за постоянными визитами его приспешников и подслушивала тысячи разговоров шепотом – и всe это стало для меня нормальной жизнью. Если отец и боялся, что я подхвачу ОЮИН, он никогда этого не показывал. А потом, примерно через год, накануне Рождества – да, потому что он такая сволочь – Мерсер прислал своих людей, чтобы меня похитить. Он предложил моему отцу выбор: или тот уходит из оружейного бизнеса, или Мерсер пришлет меня ему по частям.

– Боже, – выдохнула я.

– Погоди еще, дальше будет еще интереснее. – Приянка поудобнее устроилась на сиденье. – Срок был назначен как раз на тот день, когда отец должен был предстать перед судом по обвинению в рэкете. Он не ответил на сообщение Мерсера, не попытался договориться и перенести срок. Вместо этого мы с Мерсером увидели в новостях, как отец поднимается по ступеням здания суда весь в белом, с ног до головы. Когда один из репортеров спросил его, почему он так одет, папа объяснил, что его возлюбленная дочь Приянка умерла от ОЮИН накануне ночью, и он в трауре.

На мгновение я потеряла дар речи.

– Что?

– Ну да. Вот какой он гордый. Отец отказался признавать, что Мерсер похитил его дочь, что Мерсер победил и продемонстрировал свою силу. Так что он просто списал меня, как безвозвратные потери, и продолжил заниматься своим бизнесом. Я превратилась для него в проблему, а значит, больше не имела никакой ценности. Я для него ничего не значила.

– Это отвратительно, – выдавила я.

– На тот момент меня больше волновал вопрос: что со мной сделает Мерсер. Я очень хорошо это помню: Мерсер посмотрел на меня сверху вниз и сказал: «Что ж, а мне-то от тебя какая может быть польза?» Тогда я сказала, что хочу стать такой, как они – другие дети.

Я охнула.

– При…

Девушка пожала плечами и прокашлялась.

– Мерсер – больной сукин сын, а мой отец – бессердечный ублюдок. Вот и вся разница. Лана права. Мерсер заботился о нас – в каком-то смысле. Когда он обращал на тебя внимание, его взгляд был теплым как патока. Но когда я повзрослела, сразу увидела, как он нами манипулирует.

– Господи, – выдохнула я. – А как же семья твоей матери? Ты не могла вернуться к ним?

– Не знаю, – ответила Приянка. – Я стараюсь не забывать хинди – вдруг мы все же когда-то встретимся. Но я не особо пыталась с ними связаться – мне будто что-то мешает. «Я не хочу привлечь к ним внимание Мерсера, не хочу, чтобы он попытался использовать их, чтобы достать меня», – говорю я себе. Но дело не только в этом. Даже не знаю, как объяснить…

– Просто попробуй.

– Меня оторвали от моих родных, моей культуры. Вот что самое ужасное для меня. Я не отступилась от своей веры и по-прежнему без ума от малпуа [10], и я все еще помню то золотое время, когда мы с мамой жили в Дели, но… мне кажется, будто меня вырвали из течения настоящей жизни. Хоть как-то понятно?

– Да.

Она сумела облечь в слова ощущение, которое мне самой никогда не удавалось сформулировать. Когда мы попадали в лагеря, там рушилась не только наша жизнь – наша обычная жизнь, но и наше представление о том, кто мы. Словно наш мир менял орбиту. На долгое время единственной нашей целью становилось выживание, и ничего, кроме выживания.

Но это была не жизнь.

– В общем-то, на этом всe, – подвела черту Приянка. – В чем-то мне повезло, потому что Лана и Роман стали для меня той семьей, какую никогда не мог дать мне отец. Если бы не это всe, я никогда бы с ними не встретилась.

И до сих пор…

Она вытянула руку и закатала рукав, так что стала видна вытатуированная на коже синяя звезда.

– Не знаю, почему я не избавилась от нее. Роман выжег свою через несколько дней после того, как мы сбежали, но я не смогла заставить себя это сделать. Для Романа оказалось невыносимым, что его пометили, будто чью-то собственность, но я никогда не смотрела на это с такой точки зрения. Для меня это был в большей степени символ единения. Знак того, что мы были семьей. Теперь это напоминание о том, что мир совсем не черно-белый. И во всем есть как хорошее, так и плохое.

Мое сердце наполнилось бесконечной усталостью. Я просто не могла больше это выносить и прижала ладони к глазам.

– Только не начинай, – предупредила меня Приянка. – А то я тоже расплачусь и не смогу остановиться.

Я откашлялась.

– Прости. Иногда кажется, что больше уже невозможно, понимаешь? Я всегда считала, что когда я стану старше, станет легче, но на самом деле я просто лучше научилась притворяться.

– Таким, как мы, тяжело. – И Приянка положила руку мне на плечо. А я прижала ее своей ладонью. – Мы чувствуем всe.

Из туалета показался Роман. Его мокрые темные волосы блестели на солнце.

– Сочувствую, – проговорила я. – Должно быть, невыносимо видеть, во что превратилась Лана.

– Невыносимо станет, если я потеряю надежду вернуть ее, – отозвалась Приянка. – А этого не случится. Никогда. Мое сердце – оно как колесо. Чертовски часто трескается или ломается, но большую часть времени просто катится вперед.

Я развернула карту и, положив на руль, расправила. Я переводила взгляд с крестика, которым Роман отметил нужное место, на здание на другой стороне улицы. Мы использовали убогий GPS-навигатор одноразового мобильника, чтобы найти адрес в Батон-Руж, но в данных со спутника, похоже, случился какой-то сбой, или Роман неправильно перенес координаты. Что-то не складывалось.