толпа прижималась лицами к горячему металлу поезда, «некоторые, переполняемые любовью, плакали», – рассказывала газета «Свадеш». «Куда бы он ни отправился, – вспоминал его биограф Д. Г. Тендулкар, – ему повсюду приходилось терпеть тиранию любви» (55).

Когда Ганди тем же вечером вернулся из Горакпура, поклонение ему приняло еще более экстремальный характер; по словам Десаи, «на даршане к тому времени настаивали почти как на неотъемлемом праве». Хотя махатма от дневных трудов очень устал, сторонники его культа так и не дали ему выспаться. «Наше купе начали штурмовать все новые и новые массы народа, – вспоминал Десаи. – На каждой станции крестьяне с факелами и длинными-предлинными посохами в руках – используемыми в качестве дубинок – подходили ближе и поднимали крик, вполне достаточный, чтобы у нас лопались барабанные перепонки». Совершенно отчаявшись, верный помощник выдал себя за Ганди (56), и ярые последователи стали падать пред ним ниц, пытались потереться о него, коснуться его одежды и уйти. На каждой остановке это хаотичное зрелище повторялось снова и снова. «Наконец даже хваленые терпение и стойкость Гандиджи подошли к концу, – писал Десаи. – Он стал упрашивать собравшихся: “Расходитесь, пожалуйста. Почему вы беспокоите нас в столь поздний ночной час?” Но в ответ услышал лишь победоносные вопли, способные разорвать небо на части!.. То была вершина человеческой дерзости, порожденной безумной любовью». «И что мне было делать? (57) – вспоминал позже Ганди. – Выпрыгнуть из окна? Закричать? Избить кого-нибудь из них?» В Салемпуре не спавший всю ночь махатма начал биться лбом и не успокоился до тех пор, пока собравшиеся своими криками не стали молить его о прощении и не «попросили меня идти спать».

Обращаясь к неисчислимым толпам народа в Гокарпуре, Ганди проповедовал ахимсу, то есть принцип ненасилия, и осуждал недавние массовые волнения. «Мы не можем добиться свараджа, противопоставляя сатанинскому правительству сокрытое в нас самих дьявольское начало, – заявлял он, – это мирная борьба». В своей речи Ганди в общих чертах обрисовал свой этический кодекс и подчеркнул, что, если следовать ему, установить самоуправление можно будет уже через год. Он предупреждал, что людям нельзя пользоваться своими дубинками, грабить и воровать; им следует поддерживать бойкот и самостоятельно прясть одежду, очищаться, не пить и не играть в азартные игры: этот совет – пусть даже ему никто особо и не следовал – тут же запал в душу дорогим сердцу божественным наставлением. Уехав из Горакпура ночным поездом, махатма не пробыл в регионе и суток. Но для сотен тысяч тех, кто видел его, слышал, сумел потереться об него или его секретаря, божественное присутствие Ганди словно низвергло властные структуры, правившие их повседневной жизнью. Махатма предстал перед людьми в качестве альтернативы власти, будто опровергавшей любую священную иерархию (58) – между Индией и ее британскими правителями, крестьянами и землевладельцами, между высшими и низшими кастами, – чтобы провозгласить новый век.

В сварадже, обещанном махатмой в земной жизни, многие его сторонники увидели что-то вроде мукти, то есть высшего спасения души и избавления от вечного круговорота рождений и смертей. Поначалу индийские конгрессмены не предпринимали особых усилий с тем, чтобы отбить у масс пылкую веру в божественное начало Ганди. В одной из своих передовиц газета «Свадеш» призывала читателей помочь направить накопленную крестьянами энергию поклонения их идолу в русло борьбы за обретение независимости. «Представ пред нами в столь трудные времена в облике божества, Махатма Ганди сотворил величайшее благо нам, нашему обществу, нашей стране… Подув в раковину, как брамин в храме, он тем самым провозгласил сварадж (59)… Для вас это движение словно эликсир. Махатма Ганди дарит его вам». Передовица призывала активистов обуздать это могущество и направить его на достижение конкретных политических целей. Но когда поклонение Ганди плавно перетекло в требования, многим показавшиеся опасными и противоречившими повестке дня Партии Конгресса, индийские газеты наперебой бросились от этих советов отрекаться.

В сварадже, вкладывавшем в термин «избавление» совершенно новый смысл, виделось грядущее тысячелетие, по пришествии которого чрезмерные налоги больше не будут обрекать крестьян на вечную нищету. Для землепашцев, освободившихся от гнета землевладельцев благодаря их упорному труду, наступит эра благоденствия. Квитанции о пожертвованиях в пользу движения за независимость стали высоко цениться в качестве альтернативы деньгам (60) и превратились, по аналогии с банкнотами, в гандиноты. Когда же их отказывались принимать в виде законного платежного средства, это считалось грубейшим нарушением воли махатмы. В Бихаре прошел слух, что Ганди приказал снизить цены – до разумного уровня, составлявшего лишь малую толику от текущего, – после чего владельцев лавок, отказывавшихся выполнять это требование, начали избивать. В марте 1921 года молва принесла новую весть о том, что махатма заключил с британцами пари: если ему удастся пройти сквозь огонь и не обжечься, Индия обретет независимость. Когда пришло сообщение, что Махатма, держа в руках хвост теленка, вышел из пламени живым и невредимым, на улицы высыпали огромные толпы, полагая, что Индия уже свободна. Газета «Гьян Шакти» сообщала, что вечером сотни крестьян устроили шествие, сопровождающееся громкими криками и кимвалами.

«Это барабаны свараджа. Мы добились самоуправления».

Ближе к концу года в передовице для издания «Навдживан» Ганди, пожалуй, впервые за все время, написал предложение, которое потом без конца повторял до самого конца своей смертной жизни.

Я не бог (61).

А когда его спросили, почему во время землетрясения одни обречены умереть, а другие выжить, он произнес:

Мой ответ: Я не бог.

Потом повторил эти слова, произнося речь перед рабочими Ахмедабада:

Я не бог. Я такой же труженик, как вы.

И еще раз в ходе речи, впоследствии приведенной в одной из бенгальских газет:

Не просите у меня даршана и не стремитесь коснуться моих ног. Я не бог; я человеческое существо. К тому же старик с ограниченными возможностями выдерживать большие нагрузки.

В последний год жизни в письме своему другу Г. Д. Бирле Ганди писал:

Так или иначе, я не бог. И могу совершать ошибки… Поэтому диктую это послание с оздоровительной маской из глины на глазах и животе.

Но последователи ему не верили.

Сторонников Ганди из деревни Чаури-Чаура, которые, пытаясь укрепить его волю, решили на время прекратить продавать мясо, рыбу и спиртные напитки, а заодно снизить цены на другие товары, жестоко избила полиция. Через несколько дней, 5 февраля 1922 года, у полицейского участка в знак протеста собралась разъяренная толпа. Когда стражи порядка стали стрелять в воздух, чтобы ее разогнать, собравшиеся закричали: «Милостью Гандиджи ваши пули превратились в воду» (62). После чего бросились на полицейских, которые открыли по протестующим огонь и убили трех человек. Но на них, в свою очередь, тоже посыпался град кирпичей и камней. Когда же стражи порядка укрылись за стенами участка,