Ванесса схватила его тощую руку:

– Я не забуду. Я должна знать, что здесь творится.

Гомм пожал плечами:

– Возможно, вам стоит узнать. Возможно, всему миру стоит узнать.

Он взял ее за руку, и они отступили в относительную безопасность переходов.

– Зачем нужна эта карта? – был ее первый вопрос.

– На ней мы играем, – ответил Гомм, глядя на путаницу линий, испещрявших камни двора. Он вздохнул. – Конечно, это не всегда было игрой. Но системы распадаются, понимаете? Это неизбежное условие, общее для материи и идей. Начинаешь с благими намерениями, а через два десятка лет… два десятка… – повторил он, словно этот факт ужаснул его заново, – …мы играем с лягушками.

– Я вас не понимаю, Харви, – сказала Ванесса. – Вы специально меня запутываете, или это старческий маразм?

Это обвинение обидело его, но свою работу сделало. Все еще не сводя взгляда с карты мира, следующие слова он произнес четко, как будто репетировал признание:

– Давным-давно, в 1962 году, наступил день здравомыслия, когда власть имущие вдруг поняли, что находятся на грани уничтожения мира. Даже их не слишком привлекала идея Земли, пригодной только для тараканов. Если предотвратить уничтожение, решили они, наши лучшие инстинкты возобладают. Сильные мира сего встретились за закрытыми дверями на симпозиуме в Женеве. Никогда раньше не было подобного собрания. Лидеры политбюро и парламентов, конгрессов, сенатов – властелины Земли – в одной колоссальной дискуссии. И было решено, что в будущем за международными отношениями будет наблюдать особый комитет, состоящий из выдающихся и влиятельных умов вроде моего – мужчин и женщин, которые не подчиняются прихотям политических союзов, которые могут предложить какие-то руководящие принципы, способные удержать наш вид от массового самоубийства. Комитет должен был состоять из представителей множества областей человеческой деятельности – лучших из лучших – интеллектуальной и моральной элиты, чья коллективная мудрость привела бы к новому золотому веку. В теории, по крайней мере.

Ванесса слушала, не озвучивая той сотни вопросов, которую породила у нее в голове эта маленькая речь. Гомм продолжал говорить:

– И какое-то время система работала. Правда, работала. Нас было всего тринадцать – чтобы получилось хоть какое-то единодушие. Русский, несколько нас, европейцев, конечно же милейшая Ёниёко, новозеландка, пара американцев… Мы были мощной командой. Два нобелевских лауреата, включая меня…

Теперь она вспомнила Гомма, или, по крайней мере, вспомнила, где когда-то видела его лицо. Оба они были куда моложе. Она, школьница, зубрила его теории.

– …нашей задачей было поощрять взаимопонимание между сильными мира сего, мы помогали выстраивать гуманные экономические структуры и поддерживали культурную идентичность развивающихся стран. Все это трюизмы, конечно, но тогда они звучали правильно. На самом деле, почти с самого начала наши заботы были территориальными.

– Территориальными?

Гомм сделал широкий жест, охватив им лежавшую перед ним карту:

– Помощь в разделе мира. Урегулирование мелких конфликтов, чтобы они не переросли в крупные, сдерживание диктатур, чтобы они не возомнили о себе слишком много. Мы стали прислугой мира, подчищающей грязь там, где ее накопилось слишком много. Это была великая ответственность, но мы с радостью ее несли. Поначалу нам нравилось думать, что мы, тринадцать человек, формируем мир, и никто, кроме высших эшелонов правительства, даже не знает, что мы существуем.

Это, подумала Ванесса, был явственный комплекс Наполеона. Гомм, бесспорно, был сумасшедшим, но какое героическое сумасшествие! И оно было, по сути, безобидным. А зачем тогда держать его взаперти? Уж конечно, вреда от него не было.

– Кажется нечестным, – сказала она, – что вас заперли здесь.

– Ну, это, разумеется, для нашей же безопасности, – ответил Гомм. – Представьте, какой начнется хаос, если какая-нибудь группировка анархистов узнает, где мы базируемся, и разберется с нами. Мы управляем всем миром. Такого не планировалось, но, как я уже говорил, системы распадаются. Время шло, и власть имущие – зная, что для принятия важных решений у них есть мы, – все больше и больше предавались удовольствиям на своих высоких постах, и все меньше и меньше – размышлениям. Спустя пять лет мы были уже не советниками, а суррогатными владыками и жонглировали странами.

– Как весело, – сказала Ванесса.

– Поначалу – возможно, – ответил Гомм. – Но очарование быстро улетучилось. А спустя десять лет, или около того, начало сказываться давление. Половина комитета уже мертва. Головатенко выбросился из окна. Бьюкенен – новозеландка – болела сифилисом и не знала об этом. Старость догнала милейшую Ёниёко, и Бернхаймера, и Саурбаттса. Она и нас догонит рано или поздно, а Кляйн все обещает, что найдет людей, которые заменят нас, когда мы умрем, только всем все равно. Им плевать! Мы функционеры – вот и все.

Он волновался все больше:

– Пока мы даем решения, они счастливы. Что ж, – он перешел на шепот, – мы уходим с поста.

Не момент ли это осознания, подумала Ванесса. Не пытается ли нормальный человек в голове Гомма покончить с вымыслом о власти над миром? Если это так, возможно, она может ускорить процесс.

– Вы хотите сбежать?

Гомм кивнул:

– Я хотел бы еще раз увидеть свой дом перед смертью. Я отказался от столь многого ради этого комитета, Ванесса, и это почти свело меня с ума.

А, подумала она, он знает.

– Может, это прозвучит эгоистично, если я скажу, что моя жизнь кажется мне слишком большой жертвой ради мира во всем мире? – Она улыбнулась его претензии на власть, но ничего не сказала. – Если так, пускай! Я не раскаиваюсь. Я хочу уйти! Я хочу…

– Говорите потише, – посоветовала она.

Гомм опомнился и кивнул.

– Я хочу немножко свободы перед смертью. Мы все хотим. И мы думали, что вы сможете нам помочь. – Он посмотрел на нее. – В чем дело?

– В смысле?

– Почему вы на меня так смотрите?

– Вы нездоровы, Харви. Не думаю, что вы опасны, но…

– Подождите, – сказал Гомм. – О чем, по-вашему, я вам тут рассказывал? Я надрываюсь…

– Харви, это хорошая история.

– История? В каком смысле история? – раздраженно сказал он. – О… Понятно. Вы мне не верите, да? Вот оно что! Я только что поведал вам величайшую в мире тайну, а вы мне не верите!

– Я не говорю, что вы лжете…

– Вот как? Вы думаете, я ненормальный! – взорвался Гомм. Его крик прокатился эхом по прямоугольному миру. Почти сразу же от нескольких зданий послышались голоса, а следом за ними – грохот бегущих ног.

– Посмотрите, что вы натворили, – сказал Гомм.