Я настояла, чтобы пока мы ничего не предпринимали и на ближайшую неделю никаких планов не строили. Селия никак не могла понять, почему я медлю, но восприняла это, видимо, как каприз беременной женщины и давить на меня не стала. А мне требовалось всего лишь спокойно обдумать собственные планы. Я по-прежнему видела весьма существенное препятствие в том, как уговорить Селию солгать Гарри. Мне не хотелось сразу же заставлять ее лгать мужу, которому она обещала верность и любовь; и потом, я прекрасно понимала, что врать она не умеет и все это у нее получится на редкость плохо. Я видела, что чем больше времени она и Гарри проводят вместе, тем крепче становится связь между ними. Они были весьма далеки от того, чтобы быть пылкими любовниками – да и как подобная страсть могла бы возникнуть, учитывая природную холодность Селии и ее страх перед интимными супружескими отношениями? К тому же Гарри по-прежнему был страстно влюблен в меня. Но его дружба с Селией крепла день ото дня, и я не могла быть уверена в том, что Селия сумеет скрыть от Гарри истинное положение дел; я не могла быть уверена, что смогу научить ее, глядя мужу в глаза, рассказывать ему одну откровенную ложь за другой.

В себе я не сомневалась. В постели, лежа в объятиях Гарри, я принадлежала ему душой и телом. Но его власть надо мной длилась ровно столько, сколько и сам любовный акт. Стоило мне блаженно вытянуться рядом с ним в полумраке гостиничных ставень, защищавших от слишком жаркого и яркого полуденного солнца и придававших нашим обнаженным телам зеленоватый оттенок, и я снова обретала способность мыслить рассудочно. Даже когда Гарри что-то восторженно восклицал, любуясь моей новой красотой, расцветшим и чуть пополневшим телом, округлыми грудями, которые налились и стали более тяжелыми, я не испытывала ни малейшего желания признаваться ему, что все это связано с тем, что во мне растет его дитя. Он и так видел, что я довольна и счастлива – это нетрудно было заметить по удовлетворенному блеску моих глаз, – но мне вовсе не хотелось говорить, что отныне я с каждым днем все ближе к тому, чтобы стать неоспоримой хозяйкой Широкого Дола; что благодаря ему я обеспечила себе это место. Но каким невероятно сильным было тайное наслаждение при мысли о том, что я ношу под сердцем будущего хозяина поместья и твердо знаю, что и все последующие сквайры станут моими потомками, что в их жилах будет течь моя кровь!

Когда утром я сидела у гостиничного окна, глядя на широкую красивую улицу, обсаженную раскидистыми тополями, мне виделись иные деревья, чудесные буки Широкого Дола. И я улыбалась, представляя себя пожилой дамой, всегда сидящей во главе стола: властной тетушкой сквайра, имеющей куда больший авторитет, чем он сам, и благодаря одной лишь силе своего ума и крови управляющей в поместье всем, в том числе и самим сквайром, и его женой, и его детьми.

И вот однажды утром, поглощенная подобными мечтами, я заметила на улице почтальона, направлявшегося к нашей гостинице. Вскоре в мою дверь постучались, и я с улыбкой поняла, что мне принесли письма из дома. Одно письмо было действительно от мамы – я узнала ее почерк, – но второй конверт был надписан незнакомым аккуратным почерком. Я тут же сломала печать и, взглянув на верхний угол письма, прочла стандартное приветствие: «Дорогая мисс Лейси». Письмо было подписано: «Джон МакЭндрю», и я улыбнулась. А может быть, даже покраснела. Итак, доктор МакЭндрю решил вступить со мной в тайную переписку? Ну-ну. Охваченная неуместным тщеславием, я машинально расправила свое шелковое платье, вернулась к началу письма и поняла, что ошиблась. Можно было так не вспыхивать: письмо оказалось в высшей степени деловым.

Дорогая мисс Лейси,

Извините, что пишу Вам, не спросив разрешения у Вашей матушки, но я был вынужден так поступить, ибо речь пойдет о состоянии ее здоровья. В последнее время она неважно себя чувствует, и, на мой взгляд, это связано с непосильной для нее ответственностью за управление имением.

Опасность ей пока не грозит, но я бы посоветовал Вам не продлевать поездку долее обещанных пределов.

Я недавно был у Вашей матушки в связи с неким небольшим недомоганием и убедился, что у нее слабое сердце, что, впрочем, особых неприятностей не принесет, если ей удастся избегать ненужных волнений.

Искренне надеюсь, что Вы, леди Лейси и сэр Гарри пребываете в добром здравии и наслаждаетесь вашей поездкой.

Ваш покорный слуга,

Джон МакЭндрю

Сперва я почувствовала инстинктивное раздражение: с какой это стати Джон МакЭндрю вмешивается в мои дела? И почему именно тогда, когда мне необходимо продлить мое пребывание во Франции, он велит мне поскорее ехать домой? Я же не ребенок, возвращающийся из школы! И никуда я, конечно же, не поеду! Хотя мне, возможно, придется преодолеть кое-какие неприятности, дабы избежать ответственности.

Однако вторая моя реакция на письмо доктора была более положительной. Проблемы с маминым здоровьем как раз могли оказаться тем самым ключиком, который поможет разрешить самую главную мою проблему и позволит нам с Селией остаться во Франции, тогда как Гарри спешно отправится домой. Пусть он сам держит маму за руку во время очередного приступа сердцебиения или еще чего-нибудь, что она там выдумала, чтобы заставить ее дорогого мальчика к ней вернуться. Эту идею – разумеется, соответствующим образом оформленную и приукрашенную – я и изложила Селии, которая тут же за нее ухватилась.

– О, это было бы хорошо! – воскликнула она. – Но разве ты, Беатрис, не будешь беспокоиться, как там твоя мама? – Мы были у нее в комнате, и она как раз одевалась, чтобы поехать на прогулку. Наши глаза встретились, отражаясь в высоком зеркале, и я, печально вздохнув, сказала:

– Конечно, буду. Но у меня нет выхода, и пока мы его не найдем, я домой поехать не смогу. Но я, по крайней мере, буду спокойна, зная, что Гарри там, у мамы под рукой, и всегда может о ней позаботиться. И потом, он сразу снимет с ее плеч все заботы, связанные с поместьем.

– Тогда давай все ему прямо сейчас и расскажем! – решительно предложила Селия. И мы, завязав ленты шляпок и раскрыв зонтики, поехали искать Гарри.

В тот день Гарри отправился на ферму, где весьма удачно использовали в качестве удобрения морские водоросли, и мы с ним думали, нельзя ли применить это у нас, в Широком Доле. Хотя я считала, что такую известковую землю, как у нас на склонах холмов, нужно удобрять исключительно навозом, а морские водоросли годятся только на песчаных или глинистых почвах низин. А Гарри был уверен, что водоросли можно использовать и на меловых холмах, если дать водорослям хорошенько перегнить. На той ферме, куда он поехал, водоросли сперва сушили на солнце, то и дело переворачивая, потом оставляли под дождем и только после этого запахивали в землю. Мы с Селией тоже направились в сторону фермы, надеясь встретить Гарри, когда он поедет обратно.

Я заметила, какой радостью вспыхнуло лицо Селии, когда на дороге показался какой-то всадник, едущий нам навстречу. Под влиянием французской моды и согласно традициям этого маленького провинциального городка Гарри приобрел привычку повсюду ходить без парика; его золотистые волосы сильно отросли и так и сверкали на солнце, выбиваясь из-под треуголки. Свою гнедую лошаденку он гнал галопом, точно арабского скакуна.