Ландо внезапно остановилось, и мне пришлось прервать свои размышления. Пока что мне было ясно одно: я должна найти в этой, совершенно чужой мне, стране, не зная ни слова по-французски, добрую, любящую детей женщину, чтобы она выкормила моего кукушонка. Я стояла, задумчиво чертя что-то на земле концом своего зонтика, когда мне навстречу с крыльца гостиницы устремилась моя невестка, нежная, любящая, глупая Селия – и решение всех моих проблем разом было найдено; так порой внезапно бьет в глаза луч осеннего солнца из-под низко нависшей темной тучи.

– Ну что, теперь вы лучше себя чувствуете? – ласково спросила Селия. Я продела ее руку себе под локоть, и мы вместе стали подниматься на крыльцо.

– Да, сейчас мне уже намного лучше, – уверенно сказала я. – Но я кое-что должна рассказать вам, Селия. Мне требуется ваша помощь. Пойдемте ко мне. Там мы сможем спокойно беседовать до самого обеда.

– Конечно! – с охотой воскликнула Селия. По-моему, она была польщена. – Но что же вам так срочно понадобилось поведать мне, Беатрис? Впрочем, вы же знаете: я в любом случае непременно постараюсь помочь вам.

Я одарила ее нежной улыбкой и с грациозным поклоном отступила на полшага, пропуская ее в гостиницу. В конце концов, какое сейчас имеет значение какой-то жест, признающий ее превосходство, если я намерена с ее же помощью, как всегда надежной и щедрой, навсегда лишить и ее, и всех ее детей возможности занять место хозяев Широкого Дола?

Как только мы вошли в мой номер и закрыли за собой дверь, я мгновенно придала своему лицу мрачное выражение, потянула Селию к козетке и, когда мы сели, вложила свою руку в ее ладони, посмотрела на нее печально и нежно, и зеленые кошачьи глаза как бы сами собой наполнились слезами.

– Селия, – промолвила я, – у меня страшная беда. Я просто не знаю, что мне теперь делать!

Она, широко раскрыв свои карие глаза, смотрела на меня и постепенно бледнела.

– Я пропала, Селия, – с рыданием в голосе произнесла я и спрятала лицо у нее на плече, чувствуя, что она вся дрожит. – Да, я пропала, пропала, – твердила я. – Я беременна!

Она охнула и застыла от неподдельного ужаса. Каждый мускул ее тела был предельно напряжен. Затем она решительно подняла мое лицо за подбородок, посмотрела мне прямо в глаза и спросила:

– Беатрис, вы уверены?

– Да, – сказала я. Полагаю, вид у меня был столь же потрясенный и испуганный, как у нее. – Да, я совершенно уверена. Ах, Селия! Как же мне быть?

Губы ее дрогнули; она ласково взяла мое лицо в ладони и сказала:

– Что бы ни случилось, я всегда буду вашим другом.

Мы немного помолчали – нужно же было ей как-то переварить эту новость, – и она неуверенно спросила:

– А кто… отец ребенка?

– Я его не знаю, – сказала я, выбрав самую безопасную ложь. – Помните, я приезжала к вам верхом, чтобы померить платье? Мне еще потом стало плохо?

Селия кивнула, не сводя с моего лица своих честных глаз.

– Так вот, мне стало нехорошо еще по пути в Хейверинг-холл. Пришлось даже спешиться. А потом я, должно быть, потеряла сознание, а когда очнулась, какой-то джентльмен пытался привести меня в чувство. Мое платье было в полном беспорядке – вы, может быть, помните, что у меня воротничок был разорван… но я же не знала… да и откуда мне было знать… – Я уже не говорила, а почти шептала, и мой напряженный шепот то и дело прерывался рыданиями: мне было очень стыдно. – Он, должно быть, успел меня обесчестить, пока я была без сознания.

Селия стиснула мои руки.

– Вы его запомнили, Беатрис? Вы узнали бы его, если б увидели снова?

– Нет, – сказала я, разом лишая ее надежды на какой-либо счастливый конец. – Я никогда его раньше не видела. Он ехал в легкой повозке, и сзади был привязан его багаж. Он явно куда-то направлялся и, возможно, проездом оказался на землях Широкого Дола, Возможно, он ехал в Лондон.

– О господи! – в отчаянии воскликнула Селия. – Бедная моя, дорогая Беатрис!

Рыдания помешали ей говорить; мы обнялись, прижимаясь друг к другу мокрыми от слез щеками, и долго сидели так, а я кисло размышляла про себя, что только девица, с детства перекормленная сказками и любовными романами, а затем изнасилованная собственным мужем, не проявляющим к ней должного внимания, способна проглотить подобную чушь. Впрочем, когда Селия обретет достаточный опыт, чтобы усомниться в возможности зачатия в бессознательном состоянии, она уже по уши увязнет в этой, изобретенной мною, лжи и не будет иметь ни малейшей возможности из нее выпутаться.

– Что же мы можем сделать, Беатрис? – в отчаянии спросила она.

– Я что-нибудь придумаю, – храбро заявила я. – Не надо плакать. Сейчас нам пора переодеться и идти к обеду. Мы еще успеем поговорить об этом – завтра, после того как хорошенько надо всем поразмыслим.

Селия послушно пошла к двери, но на пороге остановилась и спросила, вдруг перейдя на интимное «ты»:

– Ты скажешь Гарри?

Я медленно покачала головой.

– Нет, Селия. Ему невыносимо будет сознавать, что я опозорена. Ты же знаешь, какой он. Ведь он начнет настоящую охоту за этим человеком, точнее, за этим дьяволом. Он будет рыскать по всей Англии и не успокоится, пока не убьет его. Я все же надеюсь, что есть какой-то способ сохранить эту страшную тайну, о которой будем знать только мы двое – ты и я. Я вручаю тебе свою честь, дорогая Селия.

Она кивнула; к счастью, ей ничего не нужно было повторять дважды. Она просто подошла ко мне, поцеловала и поклялась, что никогда и никому ничего не скажет. А потом ушла, закрыв за собой дверь так тихо, словно я была тяжело больна.

Я села за хорошенький, во французском стиле, туалетный столик, выпрямилась и улыбнулась своему отражению в зеркале. Я никогда еще не выглядела лучше. Те перемены, что происходили где-то в глубине моего тела, возможно, и доставляли мне некоторые неприятности, так что порой я чувствовала себя совершенно больной, но на моей внешности они сказались самым наилучшим образом. Мои груди пополнели, налились, стали более чувственными и так соблазнительно выглядывали из узкого лифа моих девичьих платьев, что Гарри, глядя на них, прямо-таки сгорал от желания. Талия, правда, чуточку раздалась, но все еще была тонкой. На щеках играл какой-то новый, теплый румянец; глаза так и сияли. И теперь я, вновь обретя власть над течением событий, чувствовала себя прекрасно. Ибо теперь я была уже не глупая шлюха, забрюхатевшая ублюдком, а гордая женщина, которая носит в своем чреве будущего хозяина Широкого Дола.

На следующий день, когда мы с Селией сидели в залитой солнцем гостиной отеля, занятые шитьем, Селия, не теряя времени даром, вернулась к обсуждению нашей проблемы. Я вяло ковыряла иголкой, якобы подшивая кружева, которые собиралась послать маме в следующей посылке – сильно подозревая при этом, что ей придется весьма долго ждать, пока я их подошью, – а Селия увлеченно и весьма успешно снимала рисунок для вышивки с какого-то народного французского узора, распространенного в окрестностях Бордо.