Тем большим потрясением стала для царя полученная 7 сентября весть о том, что победоносный Кутузов... сдал побежденному Наполеону Москву. «Голова его, - отметил биограф Александра I В. К. Надлер, - седеет в одну ночь после этой страшной вести»[962].

Пять суток русские войска, по пятам преследуемые французами, отступали к Москве. 1 сентября в подмосковной деревне Фили (ныне Киевский район Москвы) Кутузов созвал десять высших чинов армии на военный совет[963]. Обсуждался один вопрос: сдать ли Москву Наполеону или не отдавать, хотя бы пришлось всем лечь под ее стенами. Прения были жаркие. Все генералы, кроме Кутузова и Барклая де Толли, горели желанием отстоять Москву. Но Барклай, выступив первым, охладил их пыл и троих (Н. Н. Раевского, А. И. Остермана - Толстого и генерал-квартирмейстера К. Ф. Толя) склонил на свою сторону логикой таких рассуждений: позиция для сражения под Москвой слабая, на такой позиции можно проиграть сражение и потерять армию, с гибелью же армии погибнут и Москва и Россия; если же оставить Москву, но сохранить армию, можно будет продлить войну до победы «с удобством: успеют присоединиться в разных местах за Москвой приготовляемые войска»[964]. Шестеро участников совета (Л. Л. Беннигсен, Д. С. Дохтуров, М. И. Платов, П. П. Коновницын, Ф. П. Уваров и А. П. Ермолов) высказались за сражение. Кутузов, выслушав всех, подчеркнул, повторив доводы Барклая де Толли, что «с потерянием Москвы не потеряна еще Россия», и так закончил прения (между прочим, по-французски[965]): «Знаю, что ответственность падет на меня, но жертвую собою для блага Отечества. Повелеваю отступать!»[966]

2 сентября русская армия оставила Москву. То был самый горестный для россиян день 1812-го года. Ведь своей «подлинной столицей» они считали именно Москву. Сам царь в июле 1812 г. провозгласил, что «она всегда была главою прочих городов российских»[967]. Поэтому русская армия восприняла приказ оставить Москву болезненно. «Какой ужас! Какой позор!.. Какой стыд для русских!» - сокрушался генерал Д. С. Дохтуров[968]. «Вечным стыдом» назвал сдачу Москвы французам поэт - ополченец П. А. Вяземский[969].

Солдаты плакали, ворчали: «Лучше уж бы всем лечь мертвыми, чем отдавать Москву!» - и досадовали на Кутузова: «Куда он нас завел?»[970] «Войска в упадке духа», - меланхолически констатировал в те дни доблестный Н. Н. Раевский, а князь А. Г. Щербатов позднее вспоминал о том, как восприняли известие об оставлении Москвы в армии А. П. Тормасова, далеко на юге Украины: «Мы поражены им были как громовым ударом, нельзя себе вообразить уныние и даже удивление, которое оно произвело во всем нашем войске; казалось, что древняя наша столица обесчещена и осквернена»[971].

Вместе с армией столь же потрясенными уходили прочь из города его жители. Ф. В. Ростопчин еще 30 августа сообщал в Петербург: «Женщины, купцы и ученая тварь едут из Москвы»[972]. Теперь же, 2 сентября, несметные толпы беженцев запрудили «всю дорогу от Москвы до Владимира». Уходили почти все: из 275 547 жителей осталось в городе чуть больше 6 тыс.[973]

Не успели россияне со слезами горечи выйти из Москвы через Рязанскую заставу в сторону Боровского перевоза, как со стороны Арбата в нее вступили французы, тоже со слезами, но радости[974]. Вся армия завоевателей, «хлопая в ладоши, повторяла с восторгом: “Москва! Москва!”, как моряки кричат “Земля! Земля!” в конце долгого и трудного плавания»[975]. Общее настроение солдат Великой армии было такое, что война фактически уже закончилась, и что подписание перемирия, а затем и мира - вопрос нескольких дней[976].

Сам Наполеон, выехав со свитой к 14 часам 2 сентября на Поклонную гору и увидев всю распахнувшуюся перед ним Москву, не мог сдержать торжествующего возгласа: «Вот, наконец, этот знаменитый город!», а его маршалы, «опьяненные энтузиазмом славы», бросились к нему с поздравлениями[977]. Но уже в следующий час выпало Наполеону первое разочарование: как ни ждал он депутацию «бояр» с ключами от города, ни депутатов, ни ключей не оказалось. Адъютанты принесли ему весть, казавшуюся невероятной, дикой: Москва пуста! Наполеон подумал даже (и сказал об этом свите), что, «может быть, московские жители не знают, как надо сдаваться?»[978]