Здесь читают не поэтов,

А Иоанна и пророков.

Хотя Реймс, по-видимому, имел даже большее значение при архиепископе Гильоме (1176–1202), выдающемся покровителе литературы, ни в какое другое время он не имел такого положения и влияния, как при Герберте в X веке. О Лане мы слышим во времена наставника Альберика, Ансельма (ум. в 1117), «старца из Лана», про которого Абеляр говорит без какого-либо уважения, но который значительно повлиял на развитие теологического метода «сентенций», а также его брата Радульфа, известного математика. Однако после них Лан растворяется в безвестности. Еще до этого другой математик, Аделард Батский, учился и преподавал в Лане, а также, по-видимому, имел некоторую связь с Туром, чьим самым известным магистром был философ-платоник Бернард Сильвестр. Об Орлеане этого периода мы мало что знаем, за исключением того факта, что он был признанным центром изучения литературы и риторики[217], – это высокое положение он сохранил и в XIII веке, когда прославился как юридический университет. Институциональная сторона истории орлеанских школ практически неизвестна, так что мы не можем с уверенностью говорить о связи между старой риторической школой и появившимся университетом.

Шартр же университетом не стал. В действительности период его расцвета закончился к середине XII века, когда прочно утверждалось господство Парижа. Будучи центром канонического права, Шартр в той же мере был центром богословия при выдающемся канонисте святом Иво, епископе с 1089 по 1115 год, который сохранил для нас увлекательную картину школьной жизни своего времени в письмах двух племянников декана Арнольда: изучают Псалтирь, переписывают книги по диалектике, пишут глоссы; просят, чтобы из дома прислали пергамен и мел, «потому что наш совсем никудышный», а заодно отцовские сапоги и овечьей кожи на плащ; у матери, Летиции, просят денег, обыгрывая в латинских стихах ее имя:

Nomen tuum,

Nomen letum,

Prebet nobis gaudia.

Твое имя

значит «радость»,

нам сулит блаженство.

Во главе школ Шартра побывал целый ряд выдающихся канцлеров: Бернард Шартрский, грамматик, «самый щедрый источник словесности в Галлии»; Жильбер Порретанский, логик и богослов, который также вошел в анналы Шартра за свою особую заботу о книгах библиотеки; Теодорих Шартрский, которому Бернард Сильвестр посвятил свой космологический трактат, а Герман Каринтийский – перевод «Планисферы» Птолемея. Обширные знания о семи свободных искусствах обнаруживаются в «Семикнижии», или «Книге семи свободных искусств», Теодориха (ок. 1150), в котором автор стремится «поженить» тривиум и квадривиум «для приумножения благородного племени ученых». В целом, как мы уже успели увидеть[218], репутация Шартра зиждилась на изучении словесности: строгий метод Бернарда описан Иоанном Солсберийским в том виде, в котором его применяли Гильом Коншский и Ричард Епископ. Шартр, что мы также отметили[219], был главным центром платонизма в XII веке. Смерть Теодориха (ок. 1155) ознаменовала конец великого периода: к тому времени, когда собор с его «ликами святых и королей» частично обрел знакомый нам облик, школа прошла фазу зенита. От Богоматери Шартрской,

Безмолвной, сумрачной, как лес на той скале,

Что волны океана омывают[220],

люди повернулись к Парижской Богоматери, оказавшейся в эпицентре бурлящей жизни города, быстро превращавшегося в столицу французской монархии.

В Париже ситуация осложнялась наличием трех школ: соборной, школы регулярных каноников при Сен-Викторском аббатстве, среди которых в начале века первым известным магистром стал Гильом из Шампо, и школы при церкви Святой Женевьевы, которая в 1147 году перешла к регулярным каноникам. Так, Абеляр начал работать над своим учением и преподавать в Нотр-Даме, где, вероятно, стал каноником. Позже он слушал Гильома из Шампо в Сен-Викторе, а в более зрелые годы учил на холме Святой Женевьевы, где его слушал Иоанн Солсберийский, как описано в цитируемом выше отрывке. Слава Абеляра как оригинального и вдохновляющего учителя, отлично знавшего античные авторитетные тексты и умевшего быстро находить в них противоречия, а заодно «вызывать смех у серьезных мужей», во многом повлияла на прилив студентов в Париж, хотя сам он по тем или иным причинам подолгу отсутствовал в городе, а большие группы студентов следовали за ним и в Мелен, и в Корбей, и даже в пустыню. Тем не менее именно в его время Париж стал великим центром изучения диалектики, и если его последующее преподавание было связано только со школой Святой Женевьевы и его непосредственное влияние пострадало от упадка этой школы, то в более широком смысле он внес значительный вклад в увеличение притока студентов в Париж. Это правда, что его преподавательский успех был в полной мере описан им самим, но это также подтверждается и такими неоспоримыми очевидцами, как Иоанн Солсберийский и Оттон Фрейзингенский, а также более случайными свидетельствами. Из рассказа Иоанна Солсберийского ясно, что Абеляр – это только один из множества выдающихся магистров, у которых он учился в Париже, в чем мы можем разглядеть уже признаки перемен, которые Рэшдолл наблюдает в следующем поколении, когда «Париж стал городом учителей – первым городом учителей, который узнал средневековый мир»[221]. Магистры, как и студенты, приходили из разных мест. Незадолго до Иоанна Солсберийского здесь бывал Оттон, епископ Фрейзингена и дядя Фридриха Барбароссы, а также Адальберт, будущий архиепископ Майнца. Среди магистров к 1142 году числились не только бретонцы, такие как Абеляр и Теодорих Шартрский, и нормандцы, как Гильом Коншский, но и англичане, Роберт из Мелена и Адам Бальшамский, а также итальянцы в лице Петра Ломбардского. Чуть позже мы начинаем слышать о студентах из еще более отдаленных стран: племянниках архиепископа Лунда в Швеции и венгерском друге Вальтера Мапа, который стал потом архиепископом Грана.

Во второй половине века Париж растет и укрепляет свои позиции. Когда Иоанн Солсберийский снова приезжает сюда в 1164 году по поручению Бекета, он вынужден остаться на целый год, поскольку не может вдоволь налюбоваться великолепием города, роскошью его нового собора и «различными занятиями его философов», которые напоминают ему ангелов, восходящих и нисходящих по Лестнице Иакова. «Воистину, – заключает он, – Господь находится в этом месте, а я этого и не знал». Но его вышестоящий корреспондент, аббат монастыря Сель, считает нужным напомнить ему об опасностях и соблазнах Парижа, угрожающих благочестивой душе, – совет, который снова появляется чуть позже, когда епископ Парижа запрещает своим сельским священникам проводить только воскресенья в своих приходах, а будни в Париже. Около 1175 года Ги Базошский пишет восторженный отзыв о городе, «возвышающемся над