Глава 120

Я заснул – и проснулся от того, что кто-то деликатно развязывает мне шнурки.

Это была моя божественная Мона.

– Боко-мару? – прошептала она.

– Почему бы и нет? – ответил я.

И мы проделали эту штуку. И она (Мона) снова была на седьмом небе от счастья – как и в предыдущий раз. Должен признаться: мне по-прежнему очень нравился этот ритуал, но для меня он явно утратил часть своего очарования.

Пока мы этим занимались, я не переставал думать, а это была ошибка. Прелесть боко-мару – в его безмозглости. Боконон учит: «Когда боко-мару делается правильно, по его завершении участник должен не иметь совершенно никакого представления о том, сколько прошло времени – десять секунд, десять минут, десять часов или десять дней».

Я поймал себя на том, что считаю каждую секунду. Между тем Боконон призывает: «Не думайте ни о чем, кроме ступней ваших ног, а потом забудьте и о них». Но я не мог забыть о своих ступнях. Время ковыляло, спотыкаясь, и я не мог даже сосредоточиться на своих ступнях.

– Мона… – начал я.

Она не обратила на это никакого внимания.

– Мона, послушай…

Она была глуха и нема, она была опьянена боко-мару.

Я отвел ноги в сторону.

– Мона! – резко воскликнул я.

– Да? – сонно отозвалась она.

– Я сейчас не хочу убивать время, – объявил я.

– Убивать? – переспросила она.

– Столько всего произошло, – пояснил я. – Мне надо поговорить, подумать…

– Разве тебе не хочется вместо этого заняться боко-мару? – спросила она.

– Не понимаю, как это может что-нибудь решить, – заметил я.

– Разве тебе не хочется вместо этого заняться боко-мару? – повторила она.

– Или напиться? – предложил я не без иронии. Это была незнакомая ей форма протеста.

– Боко-мару обходится дешевле, – возразила она, – и после него не бывает похмелья.

– Мона, – произнес я, – если ты собираешься стать моей женой и быть при этом более-менее счастливой – и если я стану следующим президентом Сан-Лоренцо, – тебе придется мириться с тем, что я иногда бываю недоволен, болтлив, смущен и время от времени задаю массу вопросов.

– Конечно, – откликнулась она.

– «Конечно»? – переспросил я.

– Конечно, – подтвердила она. – И мы все время будем делать боко-мару.

– Жизнь не может состоять из боко-мару, – запротестовал я. – Особенно для высшего государственного чиновника.

– Иногда я буду играть на ксилофоне, – пообещала она.

– Мне очень неприятно тебе об этом сообщать, но твой ксилофон накрылся медным тазом.

– Я знаю, – ответила она. – Но следующий президент Сан-Лоренцо подарит мне новый, получше. У него будет на две октавы больше.

Я пожал плечами:

– Видимо, я так и сделаю.

– Ты? – Она покачала головой. – Ты не будешь следующим президентом Сан-Лоренцо. В Книгах Боконона написано, кто станет следующим президентом. Не ты.

– А кто же тогда?

В ответ она прочла следующий стишок:

‹…› На ту вещь, которую я сделал для «Делл» [Dell], у меня ушло десять лет, хотя она того не стоила[610].

Я всё работал и работал над ним, и в конце концов я сказал: ладно, хватит. ‹…› Курьерам приходилось побегать, я ведь сейчас живу в шести кварталах от своего издателя. Я присылал куски рукописи, они мне присылали мой текст обратно, для дальнейшей правки, и все это носили курьеры. Однажды два молодых человека из отдела выпуска, мне очень жаль, но я не помню их имен, они явились ко мне с очередной частью моей рукописи, уже забыл, какая это была часть, и один сказал: «Мне не понравился конец». Я спросил: «А что с ним не так?» И что же они ответили? «Он нам не понравился, нам кажется, что все должно кончаться по-другому, мы просто решили вам это сказать». Я пообещал: «Ладно, я об этом подумаю». И поблагодарил их. Надо бы мне знать, как их зовут, потому что они оказались правы![611]