Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Упоминания о правке то и дело появляются в воннегутовских текстах. Они постоянно возникают и в нашей книге. Но правка имеет настолько гигантское значение в писательском ремесле и занимает такое важное место в советах Воннегута начинающим писателям, что явно заслуживает отдельной главы.
Предоставим слово повествователю из «Фарса»:
В рассказе [ «Гадкий утенок»], если помните, говорится о птенце, которого растили утки, думавшие, что он – самый потешный и неказистый утенок, каких они в жизни видели. Когда он вырос, он превратился в лебедя.
Помню, как по ходу чтения Элиза сказала, что рассказ был бы куда интересней, если бы в конце маленькая птичка, вразвалочку прохаживаясь по бережку, вдруг превратилась в носорога[592][593].
Воннегут провозглашал:
Я такой варвар-технократ, что считаю: сюжеты можно рихтовать и чинить, как старый деревенский пикап[594].
В предисловии к сборнику «Вампитеры, фóма и гранфаллоны» он замечает:
Интервью, которое сделал со мной «Плейбой» [и которое вошло в этот сборник], в письменном виде являет то, что я должен был сказать, а не то, что я сказал на самом деле. Ребята из журнала показали мне напечатанную на машинке расшифровку того, что я наговорил им на диктофон, и мне стало очевидно, что у меня есть по меньшей мере одна общая черта с Джозефом Конрадом: английский для меня – лишь второй язык. В отличие от Конрада, у меня не было никакого первого (родного) языка, так что я принялся работать над текстом этой расшифровки, вооружившись ручкой, карандашом, ножницами и клеем, – чтобы всем читателям показалось, что мне очень легко дается разговор на родном языке и размышления обо всяких важных материях[595].
Интервью, напечатанное в Paris Review, предваряется следующим важным и поучительным признанием:
Данное интервью с Куртом Воннегутом первоначально представляло собой компиляцию из четырех интервью, взятых у автора на протяжении прошедшего десятилетия. Затем эту компиляцию подверг существенной переработке сам интервьюируемый, который с большим недоверием взирает на собственную устную речь, зафиксированную на бумаге ‹…›. То, что следует дальше, можно рассматривать как своего рода автоинтервью – интервью с самим собой[596].
Перепечатывая этот текст в качестве одной из глав своей документальной книги «Вербное воскресенье», Воннегут дал этой главе название «Автоинтервью».
Вот что я считаю наиболее воодушевляющим в многообразных писательских ремеслах: они позволяют терпеливым и трудолюбивым посредственностям исправлять [курсив мой. – С. М.] свою глупость – в ходе редактуры обретая некое подобие интеллекта. Кроме того, такие писательские умения позволяют сумасшедшим казаться самыми разумными людьми[597].
Эти цитаты отражают убеждения, которых ревностно придерживался Воннегут:
1) то, о чем рассказывается в художественных произведениях, имеет важнейшее значение для людей и культуры;
2) умные и эффективные тексты – результат неутомимых правок.
«Все его романы, речи, рассказы и даже комментарии на суперобложке были прописаны самым тщательным образом, – свидетельствует его сын Марк. – Человек, полагающий, что шутки или эссе Курта давались ему легко или вообще представляли собой экспромты, никогда не пробовал писать»[598].
На одной писательской конференции, во время пленарного заседания, посвященного юмористическим описаниям мучительных переживаний, доктор Харрисон Скотт Ки зачитал фрагмент своих воспоминаний об отце, издевавшемся над ним в детстве. Мемуары назывались «Самый большой человек на свете». И (хотите – верьте, хотите – нет) мы, слушатели, покатывались со смеху. Когда пришло время ответов на вопросы, кто-то поинтересовался: «Вы сразу так смешно пишете, с первого же черновика?»
Доктор Ки ответил шуткой. Все засмеялись. Затем он попросил микрофон назад и объявил: «Честно говоря, только с третьего». Он сообщил, что первый вариант был проникнут тоской и получился наименее потешным. Но каждый последующий черновик позволял больше отстраняться от описываемых событий и проявлять больше мастерства, а это для него (как и для Воннегута) означало – делать текст смешнее.
~
Две шляпы
Писателю надо быть редактором самому себе – уметь носить не только писательскую, но и редакторскую шляпу.
Вот когда пригодится пресловутый «третий игрок», внешние голоса и ваш собственный критический голос. На определенном этапе они вообще незаменимы.
Моя племянница, работающая акушеркой, говорит: «Неокортекс – передняя часть нашего мозга. Мы ее используем, чтобы разговаривать и принимать решения. Когда задействован неокортекс, он подавляет активность гормонов, которые помогают при родовых схватках. Вот почему большинство самок млекопитающих отыскивают какое-нибудь тихое, темное, уединенное местечко, чтобы произвести на свет потомство».
Но после схваток и потуг наступает время заботы о детенышах. Для этого нужно принимать много решений. Для этого требуется помощь многих. Как говорится, ребенка растят всей деревней.
Впрочем, вначале за дело беретесь вы сами.
Отложите новорожденный черновик. Пусть он как следует вылежится. Пусть пройдет столько времени, сколько вам потребуется, чтобы суметь увидеть его свежим взглядом. Несколько часов, дней, недель, месяцев, даже лет. Такой «послеродовой отдых» необходим.
Далее:
1) прочтите текст свежим взглядом, как будто это не ваше родное детище;
2) оцените;
3) отредактируйте.
Повторяйте эти три шага снова и снова, пока не почувствуете, что уже довели ваш текст до максимальной готовности и больше не можете ничего в нем улучшить. Затем пригласите «редакторов-помощников» – коллег по писательскому кружку, или друга, которому вы доверяете (то есть знаете – он даст честный отзыв), или вашего учителя (возможно, бывшего), или профессионального редактора.
