владельцем «Гроссбанка» – подобные достижения всегда сопровождаются хитростью, беспринципностью и хождением по головам.

– Это удар по всему городу, – согласился Уэствуд.

– Я могу вам чем-то помочь?

Уэствуду было сложно разговаривать с Циммерманом – он и впрямь чувствовал себя мухой на фоне слона. Нельзя задавать интересующие вопросы в лоб – случай не тот. Об этом впоследствии можно пожалеть и заплатить за это.

– У вас нет предположений по поводу того, что могло бы послужить мотивом для убийства? – спросил Уэствуд.

Циммерман сохранил каменное и равнодушное лицо, но Уэствуд заметил колебания в глубине его души. Помощник мэра думал, как выразить свой ответ, дабы не вызвать никаких подозрений.

Сработало же всё в обратную сторону – пауза уже выступала в качестве провокатора подозрений.

– С герром Забитцером нас связывали сугубо рабочие отношения, – сказал Циммерман. – Но мне известно, что, несмотря на безупречную репутацию, он обладал достаточным количеством недоброжелателей. Недоброжелателей, смею заметить, но никак не врагов.

Ответ не стал откровением для Уэствуда. И стажёру понятно, что люди, сидящие на столь высоких должностях, никогда не могут жить спокойно. Всю свою жизнь они ходят и оглядываются, ибо любая случайная неосмотрительность может обернуться пулей в затылке.

– Имелись ли у него недоброжелатели в городском совете?

Циммерман еле заметно улыбнулся. Ему хватило нескольких секунд для того, чтобы понять, к чему клонит Уэствуд. Глесон и не рассчитывал на лучшее – интеллектуальную битву с помощником мэра он проиграл ещё до того, как переступил через ворота.

– Совет для того и существует, чтобы спорить, – сказал Циммерман. – У нас не абсолютная монархия. Если позиция главенствующего не совсем объективна, мы стремимся переубедить его. Подчас решения не являются единогласными, что провоцирует лёгкое недопонимание. Недопонимание, повторяю, но не ссору.

– Выходит, совет всегда находил компромисс?

– Да, мы не покинем зал, не придя к общему знаменателю.

– Через день после своей гибели Густав Забитцер намеревался отправиться в Берлин с дипломатической миссией. Полагаю, весь совет поддержал его?

Людвиг Циммерман имел право не отвечать на подобные вопросы.

– Всё, что происходит в зале совета, там и остаётся. Скажу лишь, что по завершению заседания ни у кого не возникло желания сжечь герра Забитцера.

Чай был недостаточно сладким для Уэствуда. Он осмотрел стол в надежде найти сахарницу, но ничего не обнаружил.

Он увидел в этом двоякий смысл. Людвиг Циммерман не уточнил у Уэствуда, какой сорт чая он предпочитает и сколько ложек сахара туда кладёт. Это наталкивало на мысль о том, что Циммерман заранее обозначил свою позицию – играть сегодня будут только по его правилам. И это распространялось на всё – и на чай, и на обстановку, и на ход диалога.

– Полагаю, для вас не станет откровением, что Густав Забитцер был застрелен, а не сожжён, – сообщил Уэствуд.

– Я не осматривал его тело. Поэтому могу лишь прокомментировать – если кто-то посредством сожжения намеревался уничтожить улики, то сделал это из рук вон плохо.

Циммерман не был похож на того, кто способен случайно оставить улику. Он обдумывал каждое слово, даже самое малозначительное. А значит, и обо всех деталях убийства, и о возможных последствиях позаботился бы заранее.

– Мы установили, что герр Забитцер был убит из эксклюзивного «Кольт Уокер» 1849 года.

Циммерман сделал всё, чтобы не показать своего волнения, но Уэствуд заметил, как огонь в его глазах слегка потускнел.

– Редкое оружие, – сообщил он.

В голосе не было ни единого колебания.

– Вы купили муляж такого оружия у Ганса Сорвенгера несколько недель назад, – сказал Уэствуд.

Он тоже старался сделать вид, что держится спокойно. Увы, даже он сам расслышал неровность своего голоса.

– Это обвинение? – спросил Циммерман, положив обе руки на стол.

Тем самым он дал понять, что безоружен.

– Не обвинение, герр Циммерман. Я должен удостовериться в том, что это оружие – действительно муляж, из которого нельзя убить человека.

Помощник мэра заглянул вглубь глаз Уэствуда. Инспектору стало не по себе. Он чувствовал, как Циммерман намеревается тем самым подавить его волю и заставить сдаться.

– Сожалею, инспектор, но это мои личные вещи, – сказал он. – Без надлежащего ордера вам никогда не провести обыск.

– Мне не нужен обыск. Я лишь хочу взглянуть на револьвер одним глазом. Мы решим этот вопрос раз и навсегда – вы получите алиби, и никто больше не посмеет потревожить вас. Если это дело перейдёт к Департаменту, им не понадобятся никакие ордеры.

– Пугаете меня Департаментом?

– Не пугаю. Если я не справлюсь с расследованием, они заберут это дело.

– Пусть забирают. Вы же не передадите им все улики?

Циммерман не скрывал того, что лукавит. Он давал ясно понять, что потуги Уэствуда – ничто на фоне его возможностей. Глесон искренне верил в это, но вместе с этим он таил внутри себя надежду, что правосудие ещё не мертво.

Нельзя показывать свою слабость. Никому и никогда. Кто бы ни стоял напротив – мэр, канцлер или сам Господь.

– Боюсь, меня не спросят.

– Понимаю вас, инспектор Глесон. Если в свет выйдет хотя бы малейшее известие о моей вовлеченности в это тёмное дело, моя репутация пострадает. А вместе с этим и доверие к помощнику мэра. Дабы уладить это недоразумение, я предоставлю вам другое алиби. Во время убийства Густава Забитцера я и все члены городского совета находились в ресторане «L’Assiette» по поводу дня рождения Себастиана фон Рихтера.

«Если хотите охарактеризовать графа фон Рихтера, расскажите о его богатстве». Себастиан фон Рихтер был одним из богатейших людей Свайзлаутерна. Помимо этого, он славился своим подхалимством и желанием выделиться. Он регулярно устраивал званые ужины для видных людей города и пытался вписаться в их компанию, тем самым завоевав влияние, но все его попытки оставались лишь попытками.

Поэтому известие о роскошном празднестве дня рождения в его собственном ресторане, в числе приглашённых на который оказались все члены городского совета, не стало неожиданностью для Уэствуда.

– Все, кроме Густава Забитцера, – насторожился он.

– Он принципиально не посещал подобные мероприятия, – поведал Циммерман.

Об этом Уэствуд тоже знал.

– Благодарю вас за помощь, герр Циммерман, – сказал он.

Помощник мэра улыбнулся. Он знал, что никакой помощи Уэствуду не оказал. Скорее, даже наоборот – запутал следствие, добавив в него ресторан «L’Assiette» и Себастиана фон Рихтера.

Но у Уэствуда ещё оставались лазейки для того, чтобы прояснить дело. Он отправился к Роберту Ковальски – второму подозреваемому.

Сейчас могло многое решиться. Если показания Ковальски и Людвига Циммермана хоть в чём-то разойдутся, появится возможность выявить ложь. Сколько искусно не был бы продуман обман, он никогда не будет звучать одинаково из уст сразу