Я бы ревновал — если бы не осознание последнего.

Пальцы Ирины резко щелкают. И этот щелчок — уже будто приказ. Это и вправду походит на тайный язык, который Зарецкий понимает мгновенно.

Он падает на колени. Именно падает, не опускается, а падает, и я вижу на его лице облегчение. Я знаю это ощущение — когда начинается игра. Когда лопается та удавка внешнего мира на твоем горле, и ты перестаешь быть собой, становишься мальчиком для своей госпожи. Инструментом для её удовольствия.

— Рубашку долой, — коротко приказывает Ирина, — и побыстрее.

Он дергает за воротник с силой, и несколько пуговиц все-таки отлетает и с сухим треском раскатывается по полу.

Всем своим видом демонстрирует, как ему не терпится получить вожделенное наказание.

Пыль в глаза этот урод пускает профессионально… Но смотрится это, конечно… Голодно…

Я все еще его ненавижу. Вот за это. За то, что сейчас я не хочу смотреть на Иру. За то, что не хочу снова увидеть на её лице зеркальную алчную потребность. Такую же, как у него. Не хочу ощущать себя лишним, совершенно ненужным зрителем. Ведь они так друг другу подходят…

Тонкие пальцы Ирины сжимаются на моем подбородке.

Оказывается — она уже преодолела те несколько шагов, что нас разделяли, и смотрит на меня сверху вниз, раздосадовано. На меня! Напрочь игнорируя Зарецкого…

Боженька, если ты есть, паузни сейчас Вселенную. Я хочу еще продлить это охуетельнейшее мгновенье.

Она —зашкаливающий секс, немедленный и недоступный, в этих своих кожаных брючках, в черном кожаном корсете, со стянутым в кольцо хлыстом, притянутым к ремню на бедре.

И если бы была возможность не давать ей выйти из дома — я бы не дал. Лишь бы никто не увидел её такой — всю обтянутую черной кожей, вызывающе жесткую, мою любимую кобру.

— Это не наказание, ты помнишь? — тихо шипит Ирина, и мне ничего не остается — только судорожно кивнуть.

Не наказание. Награда. Месть.

Даже если Зарецкий не станет покрывать моих убытков, я хотя бы увижу, как он обломается. Не получит мою госпожу.

— Хороший мальчик, — ладонь моей госпожи чуть похлопывает меня по щеке, — и встань на колени. Вот это — наказание. Еще раз засомневаешься во мне — конца сессии будешь дожидаться лицом в пол.

Это жестокое обещанье. Но на мое счастье — пока остается только предупреждением.

Ирина возвращается к Зарецкому. Он ждет. Терпеливо ждет её внимания. Он просил красный ошейник, значит — любой каприз Ирины будет принят без возражений. В том числе и сессия “на троих”.

На самом деле на четверых. Жду не дождусь, пока он узнает!

— Ты… — голос Ирины снова холодеет до температуры абсолютного нуля, — ты влез в мою жизнь и начал портить жизнь Антону. Ты ставишь меня в безвыходное положение. Ты нарушаешь все мыслимые правила Темы. Ты собой доволен, Прош?

На самом деле, проговорить это вслух — что саб может пытаться ставить раком доминанта — это же бред. Еще бы я это все в жизни не наблюдал… Правда поставить раком её… Я не смог, Зарецкому вот тоже оказалось не под силу. Интересно, есть ли вообще хоть какой-нибудь человек в мире, кто это смог бы?

Нет. Просто нет. Не бывает таких. Мне кажется, Хмельницкая нагнет и Илона Маска, а рядом еще и какого-нибудь американского президента поставит. В первой позе подчинения.

Зарецкий молчит. Все, что слышно в этой комнате, — его жадное дыхание, будто он пытается глотнуть лишнего кислорода рядом с ней.

Наказание следует тут же — Ирина толкает его ногой в спину, заставляя уткнуться лицом в пол.

— Я не слышу ответа, — шипит она, опуская ногу чуть выше его лопаток. С силой — каблук совершенно точно отпечатается на его голой коже.

Нет, я все-таки хочу убить эту сволочь…

Это мое! Мое!

Я снова ловлю её взгляд. Прямой, спокойный. Чуть качает головой, будто обещая, что дальше не зайдет. Меня отпускает, но совсем чуть-чуть.

— Я! Не! Слышу! — Ирина наклоняется ниже и каждое её слово, как раскаленное масло — и ощущается, что игнорировать этот вопрос больше нельзя. Вопрос уже даже не в силе наказания. Вопрос в том, принимаешь ли ты условия игры. И если не ответишь, значит — не принимаешь.

Неужто передумал.

— Ты здесь, — коротко выдыхает Зарецкий, — я послужу тебе. Ты утолишь мой голод. Оно того стоило.

Ирина улыбается. Он этого не видит, но она улыбается той самой улыбкой, когда в уме уже поимела всевозможно своего соперника.

Она снова щелкает пальцами. Только теперь это жест не для Зарецкого. Для его жены. Её время пришло. А время Зарецкого — вышло!

Злата шагает вперед, и стук её каблуков — это та самая поступь моего возмездия, которую я ждал весь этот вечер. Встает над собственным мужем и смотрит на него сверху вниз.

Какое убийственное у неё лицо…

Нет, в жизни ничего нет опаснее ревнующей бабы. Надо взять это на заметочку. Есть у меня подозрение, что от ревнующей Хмельницкой я просто не уползу. Хотя… Хотя к кому ей сейчас ревновать? Если в моем мире никого кроме неё просто не помещается?

— Да, я здесь, Прош, это ты прав, — Ирина тем временем снимает с крепления хлыст, и резко встряхивает его, сухо щелкая им в воздухе, — вот только кто тебе сказал, что утолять твой голод буду я?

Зарецкий вздрагивает, пытаясь поднять голову. Злата же — хорошая ученица — опускает уже свою ногу на его затылок. Еще не время — вскрывать все карты.

— Я тебе говорил, — хрипло произносит Зарецкий, — говорил, что никто другой меня не устроит. Лишь ты, Ир…

— Тебе бы лучше помалкивать, Зарецкий, — хмыкает Ирина, у которой есть бесценная возможность смотреть Злате в лицо, — ты сейчас себе жизнь только усложняешь.

Хлыст переходит из рук в руки — и Ирина успевает ободряюще сжать пальцы жены Зарецкого — судя по всему, она ей сочувствует. Злата болезненно кривится, но кровожадности на её лице меньше не становится.

— У нас с тобой договор, Ирина, — Зарецкий снова пытается поднять голову, но Злата явно не в том настроении, чтобы это ему сейчас позволять, — сессия с тобой. Мне не нужны альтернативы, слышишь? Никто другой не имеет права ко мне прикасаться.

Ирина смотрит на Злату и одобрительно ей улыбается. Разрешает заговорить. И судя по всему — Злате действительно этого хочется.

— Да что ты говоришь, Зарецкий, даже мне нельзя? — Злата шипит чуточку хуже моей королевской кобры, но все-таки — достойно. Понятно, почему Пэйн вздрагивает еще сильнее, и вот теперь его жена убирает ногу, разрешая мужу себя увидеть.

Только поднять голову — нога Ирины-то никуда не делась. Все так же давит на его плечи.

У Зарецкого же, который смотрит на жену, настолько охреневшая физиономия, что мне ужасно хочется попкорна. Он не ожидал.