Тут же под горой четверо пожилых мужчин основали лагерь. Поставили палатку, развели костер.

Молодые предпочли ловить самостоятельно. Устремились наперегонки в верховья реки. Посматривали друг на друга. Многое зависело от остроты ножей коловорота. Пешня в этом случае не котировалась. Требовалась быстрота и сноровка. На стремнине рыбы стояли по одной. Кто вперед опустил наживку — того и добыча. Мне с отцом было легче — меняясь, могли передохнуть.

Здесь лед был не толстый — до тридцати сантиметров. На перекатах и там, где били ключи — полыньи. В таких местах требовалась большая осторожность. Но рыба стояла прямо под прозрачной ледяной кромкой. Периодически высовывала туповатый серый нос, передние плавники с жёлтой окантовкой — точно фосфорной. Увидев тень, скрывалась в глубине. Стоило опустить мормышку — тут же хватала. Голодная!

На мне были ватные штаны с телогрейкой и валенки. Аналогичным образом одето большинство. Некоторые — в тулупах из овчины, подпоясаны военным ремнем. Жарко, только пока идешь. Стоит остановиться передохнуть, и мороз невидимыми путями пробирался к телу. Холодил потную футболку и кальсоны.

Приходилось снова браться за коловорот или просто идти. Река часто делала большие меандры, так что можно было увидеть отставших рыбаков на расстоянии ста метров, но по руслу им приходилось идти не менее получаса.

Вскоре начало смеркаться. Решили остановиться, поставить донки на сомов и налимов. Высверлили лунки, забросили наживку. Разожгли костер, стали согреваться, пытались сушиться. Доставали припасенную еду, разогревали на костре. Взрослые пили спиртное. Отец налил мне полстакана самогона, чтобы не простудиться. Я делал вид, что ещё не пробовал спиртное — морщился. Чуть закашлялся. Внутри стало горячо, на душе — легко и беззаботно Отец улыбался.

Никто за временем не следил, темнота наступила внезапно. Срочно занялись обустройством лагеря к ночевке. Носили валежник из близлежащего леса, готовили спальники. У кого-то оказались топоры. Нарубили дров, чтобы хватило до утра.

Когда закончили, снова уселись у костра, кругом была сплошная темень. Виделось только звездное небо и силуэты сидящих вокруг костра рыбаков. Пламя озаряло их улыбающиеся довольные лица. Одни сидели, другие полулежали, опираясь на локти, вытянув к костру валенки. Делились впечатлениями дня. Как бежали наперегонки, оставляя за собой обезвреженные от рыбы лунки. Хохотали, подначивали друг друга.

Где-то далеко завыл волк, внимания не обратили. Знали — зверья вокруг много. Дикие, нехоженые места. Сгрудились плотнее вокруг костра. Иногда отходили к лункам проверить приманку. Практически каждый раз приносили пойманную рыбу. Бросали тут же на лед, и через минуту она превращалась в покрытую толстым слоем лака черную статуэтку с причудливыми изгибами.

Когда вой раздался с берега — донки проверять прекратили. Решили — до утра. Вскоре между деревьев засветились огоньки. Зажигались и гасли, вспыхивали в другом месте.

Не сговариваясь, народ зашевелился.

Неторопливо поднялись, подтянули каждый свой вещмешок. Стали копаться в них, что-то скручивать, завязывать, запихивать. Я смотрел на отца — он ничего не понимал, крутил головой:

— Что такое, мужики?

В ответ кто-то кивнул в сторону леса. Всеобщее молчание продолжалось. Только неторопливое шебуршание.

Вопросов не задавали. Словно было уже все решено. Молча собирали рыбу, складывали в холщовые мешки. В движениях чувствовалось скрываемое напряжение.

Я пытался увидеть взгляды рыбаков, но все они отворачивались к своим мешкам, делая вид, что очень заняты. Кто-то снова сел. Затем остальные. Взяли в руки кто пешню, кто — коловорот. Смотрели друг на друга. Наступила тишина, прерываемая воем волков, редкими выстрелами треснувшего льда и уханьем отражённого эха. Звезды продолжали светить по всему небосводу. Казалось, что часть из них упала за деревья и просвечивала оттуда. Звери не выходили на лед, и от этого казалось, что ими наполнен весь лес по обе стороны от реки.

Я не знаю, кто первым сорвался с места. Здоровенный мужчина просто встал и пошел без слов вниз по реке. На спине рюкзак, в руке — топор. За ним поднялся следующий. И все остальные. Отец дернул меня за рукав:

— Давай, сынок!

— А удочки? — спросил я наивно. Все донки оставались во льду. Надо было их вырубать. Рыболовные снасти считались большой редкостью. В магазинах не продавались. Везли из Союза.

— Завтра все подберем, если… — отец махнул рукой. — Держись!

Подумав, снял с себя свитер и надел фуфайку на рубашку. Протянул свитер мне:

— Скидывай ватник, так будет легче.

Я влез в отцовский свитер, словно окунулся в пачку папирос. В носу защекотало. Чихнул. Никто не пожелал мне здоровья. Мы оставались последними. Надо было догонять. Отец бросил все. Я был ему дороже.

Позже мне стало ясно, что никто из взрослых не хотел возиться с ребёнком. Слышать просьб о помощи и жалостливого хныканья. Тем самым отстать и подвергнуть себя риску. У всех были дома семьи, и они не собирались оставаться здесь, быть растерзанными дикими животными. Каждый — за себя… кроме нас с отцом.

— Давай, сынок! — Подбадривал меня отец. Мы бежали последними. Но старались не отставать. Берегли силы.

Издали было видно, как волки беснуются вокруг костра и брошенных мешков с рыбой. Огрызаются, тявкают и визжат словно собаки. Затем слились в темную массу, которая постепенно вытянулась в линию — двинулись по нашим следам.

Путь предстоял длинный. Все проклинали дневной азарт, заставивший рыбаков устремиться вверх по течению километров на десять. Теперь предстояло вернуться. Снова бегом. Слышался только скрип снега, надрывное дыхание, звяканье металла.

Первыми были брошены коловороты и пешни. Я споткнулся об одну из них. Полетел в темноту. Отец не дал мне упасть.

Во многих местах лед был совершенно без снега. Казался проталиной. Убедившись, что это не вода, мы катились с разбегу, позволяя себе немного передохнуть. Несколько раз слышался треск льда, кто-то проваливался. Выбирался без вскриков и просьб. Каждый был за себя, помощи ждать бесполезно.

Волки шли следом. Они двигались неторопливо. Держались на расстоянии ста метров. Иногда внезапно пропадали, сливаясь с чистым льдом, вызывая у нас надежду. Но вскоре снова появлялись, четко выделяясь силуэтами на снежном покрове.

Отец бежал рядом, все время держал меня за предплечье. Как олениха подталкивал рогами олененка. Зорко всматривался вперед, старался уловить по звукам, где проталина и куда не стоит бежать.

Я просто перебирал ногами. Путался в валенках слишком большого размера. Слышал приглушенный топот впереди и старался не отстать. Не было мочи смотреть, голова бессильно свесилась. Глаза видели только белый лед, лед, присыпанный снегом, снег, снег, трещины и черные блестящие носки галош, попеременно сменяющие друг друга.

Я полностью доверялся отцу. Силы таяли. Казалось, что они тратятся даже на зрение, слух и дыхание. Закрывал глаза, бежал в темноте. Пытался не слышать. Надеялся, что тем самым сохраняю энергию. Но тяжелое дыхание отца окружало меня со всех сторон, проникало внутрь, подталкивало.