Ощущал, как кто-то впереди спотыкался и падал. Молча вставал и продолжал бежать, нагоняя остальных. Никто не хотел быть позади нас с отцом. Это было какое-то сумасшествие. Молчаливое, угрюмое. Сопение и хрипы, отхаркивание, кашель и плевки. С этими звуками кучка теней скользила в темноте.

— Наши! — крикнул кто-то.

Все стали поднимать головы и смотреть вокруг. Слева светились всполохи костра. До него было метров пятьсот. Всего! Но русло реки тянулось далеко вперед и только там разворачивалось. Рыбаки продолжали бег. Никто не хотел идти напрямик через лес. Казалось, волчьи глаза светились из зарослей.

Обессиленные мы подбежали к машине. Отец закинул меня в КУНГ и залез сам. Расстегнул ватник, подложил полу под меня, прижал. От печки шло тепло. Чтобы ощутить нечто большее, сил не было. Я уснул.

Проспал до обеда. Когда стало нестерпимо жарко, открыл глаза. Я был один.

Одел шапку и спустился с машины. Рыбаки собирались возвращаться за своими вещами. Отец улыбнулся и хлопнул меня по плечу:

— Ну что, сынок, пойдешь за рыбой?

Остальные смущенно отворачивались. Начинали снова копаться в мешках, доставали папиросы, закуривали. Косились исподлобья. Переговаривались между собой. Ко мне не обращались. Было стыдно.

По дороге собирали инвентарь. Понемногу приходили в себя от пережитого. Хотя продолжали опасливо смотреть по сторонам. Наших следов практически не осталось — все они были затоптаны волчьими. По ним и шли.

Кто-то угадал промоину, в которую провалился ночью. Начал шутить. Его поддержали остальные. Но ненадолго. Шествие по волчьим следам постоянно возвращало к ночным страхам. Осознание охватившего тогда мерзкого животного инстинкта «каждый за себя» унижало.

На месте лагеря весь снег был затоптан. Словно случилось побоище. Мешки разорваны. Везде валялись клочья. Рыба обглодана. Остались только хвосты и несколько больших голов. Кое-как нашлись снасти.

Моя телогрейка лежала рядом с кострищем. Она была цела, если не считать разодранного кармана. В нем я держал кусочки мяса и теста для наживки. На оставленных донках сидели огромные башковитые сомы. Они лениво изгибали хвосты, чмокали губами, недовольно топорщили усы. Мороз им не нравился. Это был улов вчерашнего дня, который мы принесли на базу.

Те, кто оставались на яме, хитро улыбались, встречая нас. Продолжали неспешно ловить. До вечера еще оставалось время. Надо было только пробить новые лунки и мы взялись за дело.

Матери о случившемся не рассказали. Боялись истерики.

Почему слезы? Я не понимал. Быть может, она вспомнила про своего беспомощного мужа? Жалела о нашей близости? Или внучка напомнила Лизе о чем-то важном? О сыне, потерявшемся в Чечне?

Про больницу так и не узнал. Хотелось увидеть Пса. Но желание уже ослабло, не то, что раньше. Зачем? Отомстить? Позлорадствовать над его беспомощным состоянием? А может объяснить, почему я не оказывал сопротивления, и он принял меня за труса. Не поверил, что я из Ленинграда. Рассказать о том, что родители копили на машину, боялись, что их вернут на родину за моё плохое поведение?

Ненависть ушла, но ощущалось в душе что-то незавершённое. Как те сновидения, продолжающие теребить. Тот далёкий конфликт в школе казался не оконченным. Именно с него началось всё, что случилось потом. Был отправной точкой пути, уведшей меня в сторону от любви, от понимания, от спокойной правильной жизни.

«Надо найти способ чтобы опять увидеть Лизу, — думал я. — Телефон. Да. Нужен телефон. По вечерам она ездит к Псу в больницу».

На следующий день я уже был в салоне сотовой связи. Тихо звучало «Эльдорадио». Пока стоял в очереди — накатило. Массажный стол, танцующие стройные ноги. Под халатиком ничего…

Небольшой красный «самсунг» вполне сгодится.

— Молодой человек, — обратился я к консультанту, когда тот закончил все процедуры с оформлением, — не могли бы вы поставить вместо звонка песню, которую поет Элвис Пресли. Ну, знаете эту популярную. Слегка напел: Оунли ю-ю-ю…

— Песню знаю, но это не Элвис! Негритянская группа «Плэттерс» — «Граммофонные пластинки». Сейчас найду. — Стал копаться в своем компьютере, присоединил телефон.

— Как не Элвис! — воскликнул я. Недоумение и лёгкий конфуз проникли в душу. С тех пор как впервые услышал — был уверен. Лет тридцать! Тридцать лет веры. И тут…

— Вы что-то путаете! Как же так?

— Не расстраивайтесь, — усмехнулся тот, — вы не первый. Даже некоторые музыкальные порталы этого не знают.

Сомневаться в его словах было бессмысленно. Решил — какая разница. Главное, чтобы он нашёл то, что надо.

Погасил в душе разочарование от многолетней ошибочной уверенности. На мгновенье показалось, что единение с Лизой тоже было ложью. Чем-то искусственным, не настоящим. Внутри свербило. Новость заставила сомневаться во всем остальном. Я неожиданно подумал, что все эти маленькие неточности, в которых мы бываем уверены, могут объединиться в единую великую ложь, заражать миллионы людей. Быть может, президент Путин совсем не так богат, как все твердят. А развёлся не для того, чтобы жить с известной гимнасткой, а чтобы все силы отдать процветанию России. И наша страна не скатывается в экономическую пропасть, а просто наступили временные трудности. А потом расцветёт, придут золотые времена. Разве можно что-то в этом мире знать точно?

Придворные историки всегда ставили себя выше богов — могли не только планировать будущее, но и менять прошлое. Врут в энциклопедиях, в справочниках и рекламах. Конечно, всё это делают люди. А они всегда лгут! Нет веры, нет веры никому. Но самая сильная ложь — та, что придумываем сами. Именно она бывает наиболее стойкой и безумной.

Телефон был готов. Положив деньги на номер, я убрал покупку в карман. Коробку с документами и аксессуарами выбросил тут же в мусорный бочок. Лизе ни к чему мои данные, указанные в договоре.

Вечером устроился на детской площадке. Сквозь зеленый кустарник мне были хорошо видны окно квартиры и вход в подъезд. Быть может, я пришёл слишком поздно — с Лизой встретиться не удалось.

Задуманное случилось на следующий день.

Мы пересеклись на проспекте. Я предложил выпить кофе, и она согласилась. Зашли тут же в недорогую кафешку. Лиза обожала сладкое. Это я заметил по глазам. Теперь они казались зеленоватыми. Странно! Когда взгляд скользил по странице с пирожными, зрачки неимоверно расширились, словно успели надкусить изображение.

— Не стесняйся, — сказал я, — ведь я твой должник!

Она недоуменно посмотрела на меня.

— Я заплатил только за массаж…

Лиза презрительно поморщилась. Повела губами, вытянув их в трубочку. Промолчала. Стала заказывать.

Я пил виски — за руль садиться не собирался. Наблюдал, как жадно она поглощает эклеры. Смутные воспоминания снова тянули к ней.