– Все, что тебе нужно сделать, – это быстро выскочить в коридор и отодвинуть засов. С Луисом я разберусь. Даже если Жуан прочухается к этому времени, поверь мне, Жанна: эти два мешка с дерьмом – не самая большая наша проблема.

Жанна поверила. О солдатах наверху она ничего спрашивать не стала.

– Я попробую, – донесся до меня тихий голосок ведьмочки. – Лучше умереть, чем так жить. Но почему днем?

– Потому что днем стены охраняют не так тщательно. Ворота открыты, а во дворе – куча людей. Есть неплохие шансы на то, что когда мы будем проходить через ворота, на нас попросту не обратят внимания.

Я не стал говорить Жанне, что куда больше шансов на то, что внимание на нас все-таки обратят. Но, в конце концов, надо надеяться на лучшее. Ночью смыться отсюда вообще нет шансов. Незачем забивать ей голову всякой ерундой. Пусть сначала сделает эту свинью Жуана. А солдаты наверху и стража на воротах… Проблемы надо решать по мере их возникновения. Заранее все рассчитать все равно невозможно.

* * *

Всю ночь не давали спать истошные вопли соседа слева. Кажется, крысы беспокоили его сильнее, чем меня. Он орал до тех пор, пока наш ночной смотритель не избил его дубинкой. Тогда он заткнулся. Мне удалось подремать несколько часов до утра.

Вскоре после завтрака Жуан и Луис опять сели играть в кости. Луис – в который уже раз – продулся. Жуан пошел отметить радостное событие своей жизни в камеру моей соседки. Заслышав его шаги, я приник к двери, не в силах справиться с внутренней дрожью. Перед турниром в Тулузе я волновался куда меньше.

Жуан проследовал мимо моей двери, отодвинул засов и вошел в камеру Жанны. Я ждал. Прошло несколько томительных минут…

Прежде чем я увидел ее в свое окошко, тишину разорвал оглушительный рев Жуана:

– А-а-а, сука! Луис, Луис, эта тварь!.. У-у-у!..

Перед моей дверью возникла Жанна. Она вцепилась в засов и попыталась его отодвинуть, но он плохо слушался ее слабых рук и шел туго.

– Застрял! – отчаянно выдохнула она.

В коридоре грохотали тяжелые шаги – сюда бежал Луис.

– Давай, девочка! Тяни! У тебя получится!..

Она успела. С грохотом засов выскочил из паза.

В следующую секунду Луис отшвырнул Жанну в сторону и попытался задвинуть его обратно. Я изо всех сил врезал плечом в дверь. А дверь, в свою очередь, врезала тюремщику по физиономии. Сдавленное мычание, мешающееся с проклятьями, – и я наконец вырвался из своей вонючей камеры. Луис (морда в крови) отпрыгнул на шаг и потянулся за ножом.

Он не успел достать нож. Я перехватил руку с дубиной и провел апперкот – мой тренер по боксу, если бы мог видеть, наверняка похвалил бы. Раздался хруст, Луиса приподняло в воздух, но потом земная гравитация утянула его обратно, он повалился на спину и остался в этом положении. Один—ноль в нашу пользу.

Жуан, придерживая спущенные штаны, скрючившись, выполз из камеры Жанны. Я ухватил его за шкирку и за сальные патлы и впечатал лбом в стену. Стена выдержала, лоб – нет. Два – ноль. Первый раунд за нами. Я снял с Жуана пояс с ножом, а нож Луиса воткнул ему между ребер. Такую падаль нельзя оставлять в живых.

Взяв факел, двинулся по коридору, вдоль камер.

– Что теперь? – спросила Жанна, следовавшая за мной по пятам.

– Все отлично, девочка! Ты молодец!.. Эй, Тибо! Ты здесь?!. Тибо!!!

Ответом были только бессвязные вопли выживших из ума заключенных. Я переходил от одной камеры к другой, но из окошек в двери на меня смотрела либо пустота, либо дикие глаза безумцев. Гноящиеся губы, обезображенные лица, рты, в которых недоставало большей части зубов, на руках – язвы и следы свежих крысиных укусов. На некоторых дверях были начертаны знаки вроде тех, что украшали мою дверь и дверь Жанны, но лица, находившиеся за этими дверями, были ничуть не лучше всех остальных. Полагаю, мало кто мог протянуть здесь больше года – умирали или от заражения крови, или от туберкулеза, а рассудка они лишались еще раньше. Признаюсь, поначалу у меня была мысль открыть настежь все двери, но когда я увидел, сколько здесь сумасшедших, я переменил свое решение.

Чем дальше я шел, чем громче кричал, тем меньше становилась надежда, что Тибо откликнется. Возможно, он томится где-то на другом этаже. Я помнил из разговоров тюремщиков, что меня поместили в эту камеру только потому, что недавно здесь умер кто-то из прежних заключенных. Тибо мог сидеть двумя ярусами выше. Или ниже.

– Андрэ, прошу вас… – Жанна вцепилась в мой рукав. – Надо уходить отсюда… Сюда может кто-нибудь зайти!.. Пожалуйста!..

Я шел дальше. Остались две камеры в самом конце коридора – справа и слева. Слева в окошке была заросшая волосами и грязью морда, справа все было тихо. Я отодвинул засов и посветил факелом в темноту. О Боже!..

На меня пахнуло нестерпимой вонью. На кровати шевелился огромный темный клубок – крысы, обеспокоенные моим появлением, разбегались прочь от света. Очевидно, обитавший здесь узник умер несколько дней назад, а тюремщики не придали большого значения тому, что еда, которую они ставят перед дверью, остается нетронутой.

Я закашлялся и захлопнул дверь. Когда я оглянулся, то увидел, что в глазах Жанны застыл ужас.

Затем я встретился со взглядом человека из камеры слева. Взгляд был на удивление ясным.

– Выпусти меня, – отчетливо проговорил он.

Я смотрел на него и колебался. Украшенная язвами кожа, борода, в которой копошились насекомые, длинные патлы грязных волос… Нескольких передних зубов не хватало.

– Выпусти меня! – Он едва не рычал от ярости. – Выпусти, иначе, клянусь, – я подниму такой крик, что сюда сбежится вся графская солдатня!

Я подошел к двери и отодвинул засов. Не потому, что испугался его угроз. Он мог орать сколько влезет – все равно бы его никто не услышал. Я отодвинул засов потому, что представил себе на секунду – каково провести здесь несколько лет и суметь сохранить толику рассудка.

Он выбрался из камеры. Глаза его горели – то ли от безумия, то ли от радости. Господи Боже мой, на кого он был похож!.. Голливудские фильмы ужасов отдыхали.

От него несло, как от помойки. Я отодвинулся подальше. Жанна спряталась за мою спину.

– Как будем выбираться? – хрипло спросил старик.

Я посмотрел на него снова и в очередной раз убедился в правоте высказывания графа Альфаро: я благородный дурак. Весь расчет строился на том, что стражники на воротах не обратят на нас с Жанной особого внимания. Некоторые шансы на это были – наша одежда и кожа еще не успели принять такого вида, как у остальных заключенных. Мы еще могли сойти за обычных людей, даже Жанна, лицо которой украшали синяки и кровоподтеки. Но этот старик… Каждый, посмотрев на него один раз (я молчу о запахе), немедленно забил бы тревогу.

– Теперь не знаю, – честно признался я. Мелькнула мысль – а не прирезать ли, пока не поздно, старикашку? Но поскольку я был полным дураком даже не на сто, а на двести процентов, я этого не сделал.