А на звонок Узи она попросту не ответила – уныло посмотрела на экран (и почему в этот день она понадобилась кому угодно, но только не тому, кто был нужен ей?), нажала кнопку отбоя и отключила сотовый.

Хватит. С нее хватит всех и сразу.

Войдя в комнату, вместо того чтобы сразу же начать сборы, Яна долго стола и озиралась по сторонам – смотрела на собственноручно прилепленные к старым обоям изолентой мотивирующие постеры с холеными и улыбающимися красавицами-женщинами в дорогих шубах, с яхтами, домами, заморскими странами; за стеной ругались соседи. Кто-то пошаркал по коридору, надрывно закашлялся и затих, хлопнув дверью.

Заварить себе чаю? Достать сумку? Составить список «не забыть» и взяться за дело?

Руки опускались. Они вообще больше не казались ей руками – скорее тяжелыми намокшими плетьми, намозоленными конечностями ломовой лошади, пудовыми гирями.

Найти кроссовки, пакет для них, вытащить из шкафа одежду…

Мысли бродили в голове, как стая тараканов после Дихлофоса, – вялые, тупые и совершенно бесполезные.

Нет, сначала, наверное, чаю.

Господи, хоть бы чай купила хороший, а не эти рубленные и сложенные в пакетики опилки…

Знакомый зуд «я-иду-за-тобой» в затылке она почувствовала, когда потянулась к полке над раковиной, – едва не выронила из рук фарфоровую кружку, случайно смахнула со стола краем ладони на пол вилку, застыла, заиндевела и едва не просела в коленях.

Джон. Джон!

И разозлилась так сильно, как сама от себя не ожидала, – приперся, да? Возник на горизонте? Решил снова заглянуть в гости?

Ну, она ему сейчас…

Стук в дверь, рывок, и она сразу же кинулась на него с кулаками:

– Козел! Ты знаешь, что ты – козел? Так не уходят, не уходят! Нормальные люди не уходят, не попрощавшись!

За окном сыро от дождя, в комнате почти темно, и она лупила на ощупь – лишь ощущала под сжатыми ладонями ткань серебристой куртки и знакомый запах, который столько часов подряд вдыхала той ночью.

– Сволочь! Не прощу! Никогда не прощу!

Рыдала, захлебывалась, вела себя, как самая настоящая истеричка, перешагнувшая через грань и соскользнувшая в пропасть – теперь все соседи решат, что она такая же – общажная…

– Не смей вот так приходить ко мне без звонка и предупреждения! Не смей исчезать без записки! Не смей, не смей, не смей!!! Сволочь!…

Ее мягко втолкнули в комнату. Умело и быстро заломили за спину руки, захлопнули ногой дверь – комнатушка окончательно погрузилась во мрак – и… обняли. Зарылись носом в волосы, погладили по затылку, прижали к себе так сильно, будто скучали не менее тоскливо и болезненно, будто скучали по-настоящему.

А она продолжала царапать куртку. Скрести по ней ногтями – силилась не то захватить гостя, чтобы удержать, не то порвать ему одежду, – изредка зло хлопала по спине ладонями, шептала, прерываясь на всхлипы:

– Не смей… Не смей… Не смей…

А потом ее поцеловали. Грубо и одновременно нежно, очень жадно, очень напористо – …и мир вдруг закружился и исчез. Мелькнула и пропала в сознании клетчатая сумка для сборов, напрочь забылось место, где лежат кроссовки, остался не заварен чай, и отдалилось в пространстве и времени расписание электропоездов, стучащих колесами по направлению к далеким краям.

– Я… тебя… не звала…

Ее не слушали – ее раздевали.

– И не… приглашала.

Яна икала, плакала и улыбалась одновременно – она чувствовала себя наркоманом, которому перед финальной, способной лишить жизни ломкой выдали последнюю дозу. Знала, что дальше будет больнее и хуже, но пока что радовалась – вновь проявляла слабину, но не собиралась корить себя за это сейчас – позже.

– Если опять уйдешь, не попрощавшись, я найду тебя и пристрелю, понял?

– Понял.

То было единственным словом, которое ей подарили до того, как обнаженную и дрожащую, уложили на мятую постель.

* * *

Он хотел забыть ее. Более того – пытался. Как пытался стереть из памяти собственные ощущения об их прошлом свидании, о том, что испытывал, чувствуя чужие касания, о том, на сколь длительный срок после этого потерял душевное равновесие. Потерял, да так и не нашел. Гнал от себя мысли о том, что изменения теперь неотвратимы, – хуже, они уже свершились, – не мог, хоть и силился понять, как совместить себя и ее в одном мире, не отдельно – вместе.

Как?

Ходить в этот мир на свидания, а в перерывах думать, что она – Яна – может проводить время с кем-то еще? Забрать ее с собой, рассказать обо всем, попробовать заставить принять правду? А сможет ли она, захочет ли? И не спросишь без пояснений, а пояснений без дополнительных деталей не сделаешь.

Куда проще было бы вернуть все на место – память, эмоциональный контроль, душевое равновесие, – погрузиться в работу, зажить по-старому. Так нет же – не мог, не хотел, по-дурацки сильно не хотел! – и потому пришел к ней вновь.

Он разберется. Потом.

Лежа на кровати, Джон смотрел на темный силуэт полуобнаженной девушки, сидящей на подоконнике, и чувствовал плывущий по комнате едкий запах дыма – тот не желал вытягиваться в форточку, наоборот задувался ветром в помещение.

– Не стоит тебе курить. Бросай это дело.

– Да? – хмыкнули в ответ и даже не повернули головы. – С чего бы? Я тебя сначала поцеловала, а потом уже закурила.

Она все помнила и до сих пор обижалась. Он понимал.

А еще знал, что им уже не расстаться. Даже если через ухабы, даже если по кривой, разбитой и очень длинной дороге, им с этого момента ехать вместе. С руганью, обидами, причитаниями, в попытках притереться, научиться чувствовать и слышать друг друга, но вместе.

– Я не хочу, чтобы ты курила.

– Ты не хочешь? – Янин голос звучал дерзко и даже зло. – Ты? А ты мне вообще кто?

Сиблинг не нашелся с ответом. Ему хотелось обнять и отшлепать ее одновременно. Хотелось сделать выговор – объяснить, научить, заставить, если придется, действовать себе во благо, а не во вред, – но он не знал, как. Не умел, никогда не задумывался о том, что такое мягкий и поступательный подход, ни разу и ни с кем не практиковал его. А другой с этой девчонкой не сработает: чем большее ее гнешь, тем сильнее она выгибается назад – по характеру хуже, чем самый упертый мул. Мда.

Хотелось прижать ее к себе и держать. Ругаться, наставлять, злиться, учить, но все равно держать.

Он пропал.

– А ты умеешь драться? – вдруг поинтересовались с подоконника, и Джон в темноте нахмурился; за окном продолжала звучать дождевая мелодия – неровное кап-кап-кап по жестяному козырьку.

– Умею.

– Хорошо?