– Не совсем так. Если тело поймет, что ты ленишься и помогать ему не хочешь, оно вновь спрячет все сигналы и болячки внутрь. Вот только достать их после этого будет сложнее, чем в первый раз. Оно ведь тебе тоже верит, тоже открывается перед тобой.

– Поняла тебя и больше не сетую. Так как – пояснишь мне насчет моего отца и тот факт, откуда у меня вдруг взялась униженность?

– Конечно, без проблем.

И человек на экране улыбнулся.

– Давай я задам тебе несколько простых вопросов, ладно?

– Задавай.

– Скажи, Ди, твой отец носил тебя в детстве на руках? Прижимал к себе? Читал на ночь сказки?

– Я не помню.

– А он учил тебя читать и писать? Водил в бассейн? Рассказывал тебе об окружающем мире?

– Я не помню, потому что он…

Дрейк меня будто не слышал:

– Помогал тебе задувать свечи на торте в твой день рождения?

– … умер, когда я была маленькой.

Никакой реакции.

– Он водил тебя на танцы, забирал с них, укладывал спать, подтыкал одеяло в заботе о том, чтобы тебе было тепло?

– Он…

– Ходил разбираться за твои проделки в школу к директорам, обещал наказать обидчиков, если те дразнили, заступался, когда это было нужно?

– …умер.

– Выбирал тебе одежду, возил на природу, учил тому, что знал сам? Водил тебя в зоопарк, кормил тебя мороженым? Был самым лучшим отцом на свете?

Я обиженно молчала. Но Дрейку было наплевать на мою реакцию – если он брался резать по живому, то делал это твердой рукой.

– А ведь он мог бы все это делать, правда? Если бы не умер. Если бы не был тем засранцем, который почему-то ушел так рано, который взял и оставил тебя в одиночестве. Который мог бы помогать, заботиться, любить, но не делал этого, потому что «почему-то» умер. Почему умер? Зачем умер? Не мог, что ли, выжить? Не мог сделать так, чтобы остаться с любимой дочерью и стать ей примером и поддержкой? Не мог изменить собственную судьбу, слабак? Нет, он не стал тебе ни примером, ни поддержкой – вообще никем не стал. Не протянул заботливую руку, не находился рядом, когда мог бы, не делал того, что мог бы сделать. Он бросил. Бросил! БРОСИЛ! Скажи, нет здесь униженности?

Я на Дрейка больше не смотрела – я смотрела в пол.

Тяжело, противно и весьма больно, потому как была в прозвучавших словах правда. Не явная, но скрытая, еще не осознанная и не прочувствованная. Но она там была.

– Ты не одна такая, Ди. Дети часто винят своих родителей за то, что те слабаки, нытики, жадины, заботятся только о себе, эгоисты, сосредоточены только на деньгах, манипуляторы управленцы. Слишком бедные, слишком богатые, мало заботятся, много заботятся, не умеют слышать, не умеют поддерживать, не умеют вести себя так, как хочется детям. А знаешь, что в этом всем парадоксально? Что каждый ребенок еще до своего рождения тщательно выбирает родителей – каждого из них. И специально приходит в такую семью, где может научиться чему-то конкретному – чему-то нужному только ему, пройти свой урок. Но вместо прохождения урока, который пусть не мудростью, но глупостью преподносят ему родители, начинает винить собственных предков во всех грехах. Свой собственный выбор!

– Но ведь этот выбор неосознанный, ты сам сказал!

– Хорошо, когда есть «отмазка», правда? Легче жить. Вот только незнание законов не спасает от ответственности, помнишь? Думаешь, ты зря выбрала своего отца? Который умер так рано, который ушел, вместо того чтобы быть рядом, который не научил тебя тому, чему мог научить? А ты никогда не думала, что своим ранним уходом он преподал тебе самый важный и нужный жизненный урок – «как не чувствовать себя униженной»? Что своим уходом он как бы сказал тебе: «Стань сильнее, дочь. Потому как человек, растущий без отца или матери, не есть униженный человек. Отсутствие одного или обоих родителей не может унизить – унизить человек может себя только сам. Если же он предпочтет это чувствовать, то сделает неправильный выбор, в то время как правильным будет просто любить того, кто ушел и уважать его, каким бы тот ни был. Как и уважать себя. Уважать, а не жалеть». Скажи, не в этом ли заключался урок, который тебе давно стоило пройти? А ты еще спрашиваешь, почему теперь воспалился твой палец, символизирующий отца. Стало ли тебе понятно больше?

Стало? Да, стало.

Я не стала ни поднимать головы, ни смотреть в сторону экрана, ни отвечать. Я плакала.

* * *

Екатеринбург. Наш мир.

Вся одежда поместится в клетчатую сумку. Обуви только две пары – сапоги и кроссовки, – все остальное сношено, а домашние тапки не в счет. Книги придется оставить в комнате, ключ на вахте у Алексеевны, арендодателям она отправит смс о том, что съехала раньше, – какая им разница «когда», если комнатушка оплачена на два месяца вперед?

О том, что эти деньги попросту пропадут, Яна старалась не думать. Она вообще старалась ни о чем не думать – брела на трамвайную остановку, мокла под обрушившимся на город ливнем, втягивала голову в плечи, как потрепанный цыпленок, не смотрела по сторонам. Холод бодрил, холод вымораживал противные, словно прилипшая жвачка к мозгу, мысли, холод отвлекал на себя, не позволял уходить внутрь.

Может, она простынет? И тогда не придется никуда ехать – можно будет лежать, смотреть в потолок и ни о чем не думать. Больной имеет право не думать. Но она не больная, и от мыслей, как ни старалась, избавиться не могла.

Вода по асфальту, вода по макушке, вода по листьям, стеклам машин и по лицу.

Почему она всегда экономила на зонте?

Подошел трамвай; Яна взошла по ступенькам, ощущая себя инвалидом.

Нет правильного решения – иногда его просто нет. Вроде бы только час назад думала о завтрашнем отъезде и радовалась, что, наконец, обрела мотив действовать, а теперь вдруг растеряла остатки с трудом накопленной решимости – намокла, как мягкая игрушка, и вся вата вылезла из разошедшихся швов – пустые пуговичные глаза, оторванное ухо, жалкий вид.

– Девушка, вы будете оплачивать проезд?

Она заплатила. Села на свободное место, почувствовала, как зад греет встроенный под сиденьем обогреватель, поморщилась – тот грел слишком сильно.

Бежали по непрозрачному от старости стеклу мокрые дорожки.

Есть фраза: «Если судьба закрывает дверь, то она открывает окно» – так ли это? И если да, то почему Каське все явственнее казалось, что если ЕЕ судьба открывает окно, то за ним оказывается не путь наверх или в сторону, а еще одна сплошная и выщербленная от времени плотная бетонная кладка? Еще окно – еще кладка. Нет выхода, нет – одни тупики.

Спустя две остановки позвонил бородатый Жора, спросил, чего она перестала ходить в тир? Каська ответила коротко и глухо: «Приболела». Не говорить же, что потеряла Глок?