Изнасилование, конечно, мерзко, никто не спорит, но помимо него нас ждало зрелище поэкзотичнее. Вы никогда не видели, как человека перетирают надвое? Да-да, я не оговорился. Именно перетирают, используя для этого обычную толстую веревку, ну, может, просмоленную для прочности – я в такие подробности не вдавался. Двое загоняют ее человеку между ног и, держа за концы, наяривают, как двуручной пилой. Прочие держат перетираемого за руки и за ноги, чтоб не трепыхался. В данном случае это была перетираемая, то есть жена Фуникова.

О дальнейшем рассказывать ни к чему, и смаковать увиденное не собираюсь. Могу сказать только одно – по сравнению с этим изнасилование выглядит как детский лепет на зеленой лужайке.

– Не смотри,- опомнился я наконец и закрыл младшему Висковатому глаза, но было поздно, и он увидел предостаточно.

Я прикусил губу и, стараясь не ускорять ход, продолжал тихонько брести дальше, медленно шаркая босыми ногами. За калитку мы уже вышли, но возле нее оставались стоять стрельцы. Скорее всего, они не смотрели в нашу сторону, но зачем рисковать? Корабли чаще всего тонут либо в начале плавания, либо в самом конце, разбиваясь о прибрежные скалы. Было бы обидно «утонуть», когда спасение мальчишки так близко, и я продолжал тяжело ступать по доскам, которыми были застелены все улицы внутри Кремля.

На душе было тяжко. Меня не в чем упрекнуть, да и сам я понимал, что сделал все, что мог, и даже с верхом. Остановить кошмар просто не в моих силах. Но, господи, если бы кто знал, как мне хотелось его прекратить!

И пока мы брели, постепенно удаляясь на безопасное расстояние, девчонка и женщина постарше все кричали, истошно голося почти без перерыва и без пауз. И каждая из них звала на помощь маму.

– Бу-бу-бу-бу,- раздалось слева.

– Теперь можешь перестать,- сказал я мальчику.

– Бу-бу-бу,- ответил он.

Не понял.

Я остановился и присел возле него на корточки.

– Мы выиграли,- грустно сообщил я,- Отбой.

– Бу-бу-бу,- возразил он, пребывая в ступоре.

Глаза тупо смотрели на кончик носа, а кисть руки

по-прежнему оставалась неестественно изогнутой. Это был довесок к сегодняшним событиям.

Умеют ли сейчас лекари на Руси выводить из шока, я не знал. Оставалось надеяться, что умеют.

– Мы тебя обязательно вылечим,- заверил я его, стараясь убедить самого себя.

– Бу-бу-бу,- безучастно ответил Ванятка.

Не было там этой Серой дыры. Даже хода туда не было.

Совсем.

С психиатрами на Руси в то время было все в порядке, за исключением лишь одной небольшой проблемы – они отсутствовали. Я так подозреваю, что их также не имелось ни в Европе, ни в других частях света.

Оставалось только одно – нашпиговать мальчишку народными успокоительными средствами вроде валерьянки, а обращаться исключительно ласково, ни в коем случае не повышая тона, как бы ни раздражала его тупость и упорное нежелание понимать.

– Он – сын человека, который спас тебе жизнь. Но кто он – никому ни слова,- строго наказал я Апостолу, ткнув в Ваню пальцем, после чего объяснил, как надо вести себя с больным, что делать и чего не делать.

Отчего у него приключилось такое потрясение, Андрюха не спрашивал – и на том спасибо. Внимательно все выслушав, он кивнул, не говоря ни слова, и тут же приступил к обязанностям медбрата. Когда вернулась с торгов Глафира, она тоже подключилась к хлопотам, хотя больше бестолковилась и причитала, зато Апостол… На второй день я понял – вот в чем подлинное призвание моего Анд- рюхи – и спокойно вздохнул, сбросив со своих плеч одну из забот.

Не знаю, продолжали разыскивать мальчишку или угомонились, махнув на него рукой, но задерживаться в Москве все равно было нежелательно – Ваню надо было везти к родичам.

А Агафью Фоминишну, как выяснилось, я спас. Во-первых, ее никто не терзал, не мучил и не насиловал, а во-вторых, как мне удалось выяснить, в числе жен казненных, которых через день, 27 июля, утопили в Москве-реке, ее не было. Я ухитрился даже передать ей весточку о том, что с сыном все в порядке и скоро он будет отвезен в безопасное место.

Вообще в этой ситуации имелся только один плюс -

больной никому не проболтается, какого он роду-племени, потому что на все расспросы ответ у него один: «Бу-бу-бу». Учитывая дальнюю дорогу, обстоятельство немаловажное.

Куда ехать – подсказал сам Висковатый. Нынешних бояр он не больно-то жаловал, с усмешкой отзываясь и о Захарьиных, у которых все счастье в бабьей кике – имелась в виду первая жена царя Анастасия Романовна, и о Мстиславских, которые тоже подошли к трону лишь из-за родства с государем, и о прочих. Тот – жаден, этот – угодлив, иной – просто туп, чего Иван Михайлович и вовсе терпеть не мог.

На этом негативном фоне мне и запомнился его одобрительный отзыв о Дмитрии Ивановиче Годунове. Оказывается, Анастасия, жена среднего брата Висковатого,- урожденная Годунова. В свое время ее хитрый папочка Иван Григорьевич, наплодив кучу детишек, принялся за счет выгодных замужеств своих дочерей пристраивать к государеву двору сыновей. Разумеется, глядел он только в сторону тех женихов, которые в чести у царя. Возвысились, к примеру, после Казанского похода Курбские, он тут же подсунул свою дочурку Анну родичу князя Андрея Михайловича, а как начал входить в силу дьяк Висковатый, выдал самую младшую дочь за Ивана Меньшого.

– Он за меня ее хотел, да я уж к тому времени давно женат был,- криво усмехаясь, рассказывал Висковатый,- Да так ныне многие поступают. Все чрез родство норовят в ближние войти, а того дурни не ведают, что по нынешним временам ненадежно оно. Седни князь в славе, а завтра в опале, и что будешь делать – дочку-то назад не заберешь, да и сыну не повелишь жену обратно к отцу отправить. А государь опалу не на одного налагает – на весь род норовит. Но это теперь распознали, а тогда не ведали. Думали – ежели в почет вошел, то оно навсегда, вот и норовили чад своих пристроить, а потом локти кусали, как Тимоха Долгорукий, кой после Казани поспешил своего сына Андрея на Анастасии, дочке Володимера Воротынского обженить.

Опаньки! А вот с этого момента поподробнее, как любили говаривать питерские менты в знаменитом телесериале. Как только Висковатый упомянул о Долгоруких, да еще о том, которого звали Андреем, я сразу превратился в одно большое ухо. Правда, вскользь упомянутый князь больше не фигурировал, но я на всякий случай запомнил рассказ Ивана Михайловича чуть ли не дословно.

– Он, вишь, хотел было еще и дочь свою за братца его, за Михайлу выдать, чтоб двойное родство получилось, для крепости, да тот женат был, а потом, когда овдовел, Ванька Меньшой из Шереметевых расстарался. Чтоб с героем Казани породниться, такую щедрость выказал – разом десять деревенек в приданое за свою Стефаниду дал. А чего не давать, коль они на него с неба свалились.