Стоя на краю бассейна и глядя на мерцавшую под ним воду, он вдруг подумал, что может утонуть, поскольку не умеет плавать – и нырнул «солдатиком». Его предположения отчасти подтвердились, и кое-как одолев бассейн в один конец, чувствуя на себе пристальный взгляд тренера, уже взявшего в руки длинный шест, он дотянулся до никелированных поручней и с трудом вытащил себя из воды.

Пока он одевался в гардеробе, старушка-вахтерша, устремив неподвижный взгляд в какое-то свое «далеко», тихо сказала самой себе: «Хорошо жить, – и не меняя выражения, добавила: – И не жить хорошо, не знаешь, что и лучше». Господин N осторожно покосился в ее сторону, промямлил «до свидания» – она не ответила, – а на выходе все же обернулся и увидел, что старушка смеется и делает ему «ручкой» прощальный привет.

Ветер хлестнул по щекам. Деревья на бульваре ломились в окна чужих домов. Низкорослые, уже ощипанные осенью кусты, вцепились друг в друга, шатались из стороны в сторону. Сухие опавшие листья бездомно метались по улице и собирались на лету в темные стаи. Творилось черт знает что.

Он пересек скверик на углу. Тело сопротивлялось каждому шагу, проявляя неестественную самостоятельность. Он тащил его на себе как саботажника, осознавшего полную безнаказанность и власть над хозяином. У подъезда дома его настигла ядовитая догадка и ужалила в сердце: вот тот последний, дьявольски точно рассчитанный удар – поссорить его со своим телом, навязать войну, которая выкачает оставшийся ресурс воли, и тогда наконец господин N будет вышвырнут как отработанный материал в царство призраков, человеческих недовоплощений, неслучившихся, так сказать, душ.

Крупный, еще полный жизни лист-одиночка, спасаясь от преследования стаи сородичей, кинулся ему под ноги, упал лицом вниз, мелко дрожа. N шагнул в сторону, чтобы не наступить на него. Его качнуло. Улица вдруг онемела и начала наполняться мертвым звоном. Он успел ухватиться за водосточную трубу и начал медленно наклоняться вниз, глядя на отражения домов в луже под собой. Раздался всплеск, похожий на щелчок. Он погружался в прозрачную светлую глубину. Она казалась бесконечной. Тело больше не мешало ему. Он был свободен и стремительно уплывал все дальше.

Его догнали, когда он был уже почти недосягаем, схватили и потащили обратно. Он упирался, пытаясь защититься от насильственного вторжения, но защищаться было абсолютно нечем. Он плакал и умолял не обрывать упоительного полета, но его горячей мольбе не вняли. Грубая сила тянула его вниз. Безмерная скорбь и ненависть к насильникам сопутствовала возвращению. Их голоса, приближаясь, стукались друг о друга как деревянные шары… Две агатовые змейки упали ему на грудь и, цепляясь за ворс свитера, поползли, покачиваясь, к лицу, зубы лязгнули о край стакана, прижатого твердой рукой к его губам. Он пил, давился, а в коридоре истошно звонил телефон, но никто почему-то не брал трубку. N обвел пустыми глазами оцепеневшее семейство, поинтересовался, где его очки и, узнав, что разбились, судорожно зевнул несколько раз к ряду, отвернулся, поскрипел пружинами матраца и как будто заснул.

* * *

В обширной приемной, скудно освещенной желтыми лампочками, толпилось довольно много народу, оставлявшего общее впечатление темного, меняющего очертания пятна. Отделившись от него, возникли лица тещи с тестем. Тесть судорожно, собачьим жестом терся подбородком о плечо, после чего стряхивал что-то с лацканов пиджака. Теща казалась спокойнее и выглядела в трауре почти величественно. Слышались приглушенные голоса и чье-то сдавленное угасающее рыдание. Обозначился тонкий профиль и пряменькая спинка жены – она шла по коридору, держа в руках прозрачную папку с бумагами. N обратил внимание, что черное ей необыкновенно к лицу, и хотел сделать жене комплемент, но вовремя одернул себя. Она скрылась за обитой дерматином дверью, к которой была прибита застекленная табличка с надписью, но вскоре вышла в сопровождении маленького вертлявого человека в черных нарукавниках, видимо, служащего, и они направились в зал освидетельствования. Господин N двинулся за ними, стараясь не упустить их из виду, поскольку отдаляясь, их силуэты становились нерезкими и терялись в толпе, приходилось сильно напрягать зрение, и только оказавшись в зале и увидив себя покойно лежащим со сложенными на груди руками в голубом нарядном ящике, он понял, в чем дело: конечно, он же был без очков! Его неприятно поразил мальчиковый цвет атласной стеганой обивки и не понравилось свое лицо: даже в гробу оно сохраняло выражение сумрачного упорства. N почувствовал нетерпение, хотелось, чтобы с формальностями было поскорее покончено и его, наконец, оставили навсегда в покое.

Жена с сопровождающим вернулась в приемную, и они скрылись уже за другой дверью. Дверей было множество и все они скрипели совершенно по-конторски. Входили и выходили чьи-то родственники с бумагами. К тестю подошел крупный, коротко стриженный мужчина и в витиевато-вычурной манере выразил свои соболезнования, и тесть, чувствительный к погрешностям хорошего вкуса, сухо кивнул и отвернулся. Теща достала из рукава носовой платок, аккуратно высморкалась и, сложив его вдвое, прижала к глазам. Снова появилась жена с той же папкой в руках. N услышал, как она на ходу говорила служащему: «нет, нет, речей, пожалуйста, не надо, он этого не любил». Он посторонился, чтобы пропустить жену, но случайно задел локтем, папка с документами шлепнулась на пол. N нагнулся и подал ее жене. «Благодарю,» – сказала она сдержанно и опять исчезла вместе с вертлявым. «Что ж они тянут?» – подумал он, раздражаясь.

Осторожно поинтересовался у старенькой родственницы, нельзя ли ускорить (она была очень старенькой, много раз успела проводить в последний путь близких и, судя по всему, ритуал ей был знаком до мелочей), но старушка повела плечом и довольно холодно сказала, что спешка здесь неуместна. Он, сконфузившись, отошел в сторону и начал томиться, деть себя некуда было.

И тут слух его вырвал из толпы обрывок странной фразы, сказанной красиво модулированным мужским голосом: «Сатана для европейца – существо, безусловно, азиатского происхождения». Мысль его тотчас оживленно заработала, и он стал отыскивать взглядом автора, чтобы уточнить, что именно имелось ввиду: религиозный мотив или нечто более тонкое. Но среди окружающих его людей лица, которому могло принадлежать высказывание, определенно не обнаруживалось и, заинтригованный, N двинулся через толпу сначала своих, а затем и чужих родственников.

Толпа постепенно редела, и он оказался один в пустом просторном помещении, красиво облицованном черным мрамором. Глаза постепенно привыкали к полутьме, и он разглядел в углу за колонной склонившуюся женщину. Женщина гладящим движением подтягивала чулок, поставив ногу на мраморный куб. В этом жесте было нечто мучительно и сладко знакомое, и он затрепетал, узнавая Еву. Она, видимо, не замечала его и продолжала гладить божественную ногу, расправляя стрелку тонкого шва. Он не смел приблизиться. И когда она подняла голову, увидел, что это не Ева. Женщина невозмутимо посмотрела на него раскосыми глазами, будто его присутствие ее не удивило, и улыбнулась долгой понимающей улыбкой. Ему стало холодно. Женщина была потрясающе красива. Мягко ступая, она пересекла мраморный зал. N смотрел ей в спину.