– Да какая разница, свинка или что вообще, – Луи остановился, закусил губу и огляделся на предмет непредвиденных сопровождающих. Вроде бы никого.

– Интересно, – продолжил он, с усилием набрав в лёгкие воздуха, – что собака Франца умеет распознавать, когда ты врешь, а когда говоришь правду. Только не нужно возражений сейчас про фокусы, иллюзионы, шарлатанство, совпадения, самовнушение. Я сегодня до рассвета её испытывал. В присутствии Франца, в отсутствии Франца, сытой и голодной, на дворе, в уборной, в подвале, с задернутыми шторами и с открытыми окнами. Потом, испытывал на слугах, в конце концов на себе. Вышло, что она умеет.

– И что же она говорит? – без иронии спросил Карл. Он тоже остановился.

– Слава Богу, ничего не говорит. Она воет. Когда кто-нибудь привирает, она так поскуливает – ау-ау-ау – и потявкивает. Когда кто-нибудь рядом врет в полный рост, она заходится, хоть святых выноси.

– И что?

– Да, собственно, ничего. Если хочешь, можешь взять её с собой на переговоры. Франц мне не откажет.

На искусственно устроенном возвышении были поставлены два кресла. В первом, том, что повыше, сидел, заложив ногу за ногу, Карл. Во втором, коротконогом – Людовик. Чуть ниже амфитеатром расположились именитые и влиятельные соратники с обеих сторон. Композиция, диспозиция и умильные выражения лиц сильно походили на свадебные, хотя, конечно, «горько» никто не скандировал.

Весь первый ряд состоял сплошь из персон рангом не ниже графа, причем знатному, хотя и одиозному графу Сен-Полю, досталось невыразительное место во втором ряду. Сам Сен-Поль, в острой форме переболевший проблематикой ранжира и этикета ещё в пубертатные годы, не был этим обстоятельством опечален, но вот отдельные снобы из арьербана не на шутку за него оскорбились. Поскольку на том стуле, где должно было бы скучать Сен-Полю, восседал разночинец Луи, одетый с герцогским бриллиантовым размахом.

На коленях у Луи сидела тупорылая волосистая тварь, в которой, несмотря на её миниатюрные размеры, угадывалось нечто собачье. Тварь вела себя тихо и производила впечатление покладистой. По пути на своё место Людовик, отрада имиджмейкинга, потрепал пса за ушком, и даже поинтересовался кобель или сучка. Озадаченный Луи поднял собаку и с видом автомеханика, исследующего ходовую, осмотрел её. «Кобель», – диагностировал Луи. «Впрочем, нет… Сучка», – добавил он, сползая на шёпот, потому что в этот момент Людовик уже братался с Карлом через тройное лобызание и никому не было дела до таких подробностей.

– Любезный брат мой, рад сообщить, что нахожу условия предложенного мне договора приемлемыми для себя и для милой Франции, – сообщил Людовик Карлу и миру.

«А он, похоже, действительно рад чему-то», – подумал Карл и скосился на Луи. Всё было тихо. В свою очередь Карл, отметив быстротекучесть подозрительных слухов и медлительность достоверных сообщений, заявил, что безмерно рад, коль скоро здесь-и-сейчас сконденсировалось так много радости, и что известие о здравии архиепископа Льежского и сира де Эмбекур прибыло вовремя.

– Как и Вы, любезный брат мой, я всегда был расположен к д’Эмбекуру и был хорош с его покойным дядей. Будь у меня дочь, я бы желал для себя такого верного слову и набожного зятя как Ожье де Бриме.

Азиатский хин, первый достоверно известный истории детектор лжи, едва слышно застонал и завозился на руках у Луи. Кто-то из французской делегации подался вперед и зашептал на ухо Луи очень сердитую ерунду. Карл едва сдержал улыбку и, чтобы отвлечь зрителей, продолжил:

– А что Вы, мой государь, вообще думаете насчет Льежа?

– Наслышан и негодую, – сказал Людовик. – Своё негодование я готов подкрепить в ближайшее же время огнем и мечом.

– Неужели только наслышаны? – осведомился герцог.

– Клянусь святым Денисом. Или, – Людовик как надо улыбнулся, – Андреем. Я сделал всё от меня зависевшее, чтобы этот мятеж не состоялся.

Собака молчала. Луи – тоже. Карл посмотрел на них в нетерпении. Ну? Собака молчала. Длить пантомиму было нежелательно.

– Хорошо, – с обновленной командирской хрипотцой резюмировал герцог. – Надеюсь, я понимаю Вас правильно: отныне мы с Вами в мире и, более того, в союзе против мятежного Льежа.

– Совершенно правильно, брат мой, – капнул елеем, дохнул миррой, блеснул нимбом Людовик-аллилуйщик.

Смотреть на Луи было совсем глупо, поскольку и так всё (или ничего, как посмотреть) было слышно.

Остаток переговоров проходил под знаком привычных торгов, благодушия, тысяч тысяч золотых экю и, наконец, осененный клятвой на подлинном кресте Карла Великого, окончился. И в тот момент, когда ворота зала уже были готовы распахнуться, в этот самый момент Людовик, обобранный до нитки клиент честного казино «Бургундский Дом», с улыбкой свершенного молитвословия сказал:

– Сегодня ночью мне было знамение свыше, из которого следует, что этот мир, мир между Бургундией и Францией, продлится до скончания наших с Вами дней и принесет нам многие лета процветания.

И когда сидящие уже были готовы выразить свой умеренный восторг, но всё ещё медлили, дожидаясь, когда станет определенно ясно, что эти красивые слова государя последние, вот тогда под сводами дипломатического зала залунал тоскливый, громкий, чистый и высокий собачий голос. Тварь выла долго и самозабвенно, и от её переливистого сопрано у многих завороженно задвигались волосы. Луи попробовал крепко прижать собачью морду к своей куртке и тем самым перекрыть певице кислород. Но, поскольку он боялся членовредительствовать и действовал слишком мягко, прекратить вой не удалось. И только когда с потолка на стол переговоров упал, бутербродно перевернувшись в воздухе, кусок штукатурки величиной с шахматную доску, собака замолчала.

…И я так понял, что он уже не сердится. Я так ужасно выглядел – эти ссадины, и заспанные конъюктивитные глаза, и два синяка на скуле, от сапога, потому что каблук был кованый, и моя нечищенная дорожная одежда, я так спешил в Перонн, что не взял с собой смены, а покупать что-то не решился, потому что думал, что после того, после этого инцидента с деньгами, даже не знаю, как меня угораздило такое, в общем, я подумал, что будет совсем неуместно что-то новое себе купить. Я выглядел так жалко, и он, по-моему, это оценил.

– Как жизнь? – спросил меня мой герцог.

– С-спасибо. Вот.

Я протянул ему бумаги.

– Что это?

– Я заложил имение.

– Это ещё зачем? – бумаги он читать не стал. Я уже заметил – он не верит написанному. Он был выбрит настолько гладко, что можно было подумать, будто у него вообще не растет борода.

– Вы меня вчера побили и это было как бы прямое указание.

– Будет Вам, это было первое прямое предупреждение. Поэтому имение может подождать, – ухмыльнулся мой герцог и вернул мне закладную.