– Сир… – едва ли не первый раз в жизни Луи стеснялся Карла. – Дело в том, сир, что я не могу сообщить Вам подробности этого дела, пока не проверю их на месте, в Азенкуре.

– Вот как? – Карл посмотрел на Луи как на проворовавшегося интенданта. – Ну хоть намекни.

– Мои намеки в отсутствие доказательств будут поняты Вами как злая шутка, сир. И Вы, возможно, отправите меня на эшафот прежде, чем я смогу доказать Вам свою правоту.

– Ого! – Карл был заинтригован, а потому восхищен. – Ну, надеюсь, ты не совершил пока государственной измены?

– Нет, – угрюмо мотнул головой Луи.

– Тогда можешь считать, что ты уже в Азенкуре. Денег дать?

– Нет. Только подорожную и четырех швейцарцев конвоя.

Ночью, в лесу, да ещё под ливнем не видно ни зги. Поэтому когда в двух шагах перед ними раздался такой себе шорох, Луи поспешил представить ежика. Без этого сомнительного фантастикума даже ему, отчаянному Луи в обществе бывалого Эстена, сделалось бы по-взрослому страшно.

Эстен, похоже, относительно ежика особых сомнений не имел. Едва ли Эстен верил в то, что азенкурская дичь и второсортная шушера шарит иврит. Однако же Эстен заговорил и те, тот, то, к кому, к чему он обращался, его услышали-шала-шало. И в холодной темноте августовского леса, распираемый изнутри синематографическим свечением, появился он – ушастый, ужасный и алмазный. Он, не менее реальный, чем медноватый привкус прокушенной изнутри щеки.

«Так значит он есть, он существует, и этот плутоватый нормандский мужик не врет. Что же, разбилась об заклад моя проспоренная дароносица», – подумал Луи.

Но это было ещё не всё.

Уверовать самому – удел отшельника. Убедить Другого – призвание проповедника. Луи никогда не метался в горячечном бреду, но был глубоко уверен в том, что никакая болезнь не смогла бы воспалить в его рассудке страсть к проповедничеству. Но! Он здесь, в Азенкуре, не просто шаляй-валяй. Здесь, в Азенкуре, он исполняет совершенно официальное и вместе с тем тайное поручение герцога. И рано или поздно ему придется оплатить перед Карлом все щедрые анонсы, розданные при отъезде из армии. Ему придется повествовать. И его повесть должна стать воистину магнетической проповедью, ибо только вдохновеннейшими словами и, главное, полновесными чудесами можно убедить герцога в существовании такой вот драгоценной дичи.

– А здесь будет донжон высотою в тридцать три локтя, – самодовольно сообщил Эстен, ткнув пальцем в неряшливый квадрат, означенный четырьмя колышками.

Они осматривали воздушный замок Эстена. Луи уже успел выслушать где будет ров, где – конюшни, где – замшелые стены, где – кладбище, как же без него, а где ворота. Всё это великолепие существовало пока что в двух измерениях, будучи указано на земле посредством бечевок, кольев и, местами – канавок. Третье же измерение, которому предстояло объективироваться трудами землекопов, каменщиков и плотников, было до времени компактифицировано. Эстен, его семейство и трое слуг жили в деревянной времянке, скромно пристроенной к северному скату холма Орв. Сверхсхемный Луи и его четверо швейцарцев во флигель не вписались и занимали дом в родной деревне Эстена, ставшей милостью Людовика ядром его наследного феода. Помимо этого Эстен владел теперь лесом, в котором водился упомянутый алмазный кошмар Плиния. И несколькими живописными скалами, утроба которых полнилась червоточинами заброшенных штолен.

– Ого! – притворно восхитился Луи, который всегда подходил к архитектуре с египетским аршином. Единственной постройкой, которая Луи некогда впечатлила, была Вавилонская башня на маргиналиях Ветхого Завета.

– С донжона твоего, небось, весь лес будет виден? – продолжал льстить Луи, для которого видеть меньше чем мир означало не видеть ничего. По крайней мере сейчас, на одре белой смерти, когда его взгляд скользнул по фигуре тощего подростка, который заметно сутулясь, направлялся от опушки леса к подножию холма Орв.

– Да, будет, – степенно кивнул Эстен. – И штольни.

– Скажи, ты видел этого парня раньше? – спросил Луи, указывая кончиком даги на гостя-из-леса, синий щегольский тюрбан которого распускал свои свободные концы до самой земли.

– Пару раз, в полнолуния, – небрежно отмахнулся от удивления Луи Эстен. – Это просто парадная личина алмазного зайца.

Парень в тюрбане остановился у подножия холма в нерешительности. Опустил взгляд на носки своих синих сафьяновых сапожек. Потом внимательно, грустно посмотрел на Луи. Между ними сейчас было шагов сорок.

С Луи было довольно, он сделал вид, что не узнает и отвел глаза. Здесь эт нунк он ничего предпринимать не будет. Он не такой осел. Он другой осел, как выяснится впоследствии.

Луи повернулся к Эстену и сказал:

– Вот как? А я думал, что штолен с твоего донжона так и не увидишь.

Краем глаза Луи заметил, что юный тонкогубый щеголь повернулся к ним спиной и уходит в лес.

– Послушай, Эстен, ты должен меня простить, ты не должен на меня обижаться…

Луи качался с носков на каблуки, озабоченно почесывая щеку острием даги. Эстен сидел перед ним на табурете, у его горла блестел нож швейцарца, ещё трое стояли в углах комнаты. Выкрасть Эстена не составляло большого труда, ибо он, приняв приглашение на ночной дебош в честь отъезда Луи, выкрал себя сам.

– …но ещё раз объясни мне, что тут у вас происходит. Пожалуйста.

Эстен был очень простым, умеренно честным и подозрительно памятливым мужиком. Отродясь не зная никакого языка, кроме скверного французского, Эстен тем не менее мог звук в звук воспроизвести несколько подслушанных магических формул. Или, например, нахватавшись за три месяца летней кампании под лилейными штандартами рыцарского куртуазного жаргона, изъясняться как кавалер ордена Подвязки.

– Монсеньор Луи, – сухо ответил Эстен, – я со всей возможной искренностью заверяю Вас в том, что в решете моего разума остались одни лишь плевелы лжи, в то время как зерна истины просыпались в Ваши уши все без остатка.

– Верю, – буркнул Луи, который очень тяготился своей ролью палача и мучителя; он жестом объяснил швейцарцу, что нож можно убрать.

Это было опрометчиво.

Стоило верзиле отвести миланскую сталь от горла Эстена, как удар локтя переломил его мускулистые стати, а барон-лесник уже овладел его ножом и задешево продавать Луи зерна истины со всей очевидностью не собирался.

Дрались они минут пять, не проронив ни звука, и Эстен убил четырех швейцарцев. Одного за другим. Потому что их двуручным мечам было слишком тесно в маленькой комнате, а единственный короткий, удобный меч Эстен принес с собой и тот скучал в ножнах на гвоздике, пока не дождался объятий бароновой длани.

Благородный Эстен пощадил Луи и, наподдав ему для острастки носком по печени, сообщил: