Шинель я взял, а от масла гордо отказался. Мы пошли досыпать ночь. От огорчения я долго не мог уснуть. Я чувствовал, что меня Бог наказал — зачем на сахаровских конях зарабатывал для себя самогон и кур, а больной капитан Финогенов просил только меда, но я и того не сумел ему раздобыть.

Рано утром мы тронулись дальше. Дороги становились все оживленнее. Мы перегоняли многочисленные обозы, шла пехота, ехали машины с военным грузом, тракторы тянули тяжелые орудия. Приехали в районный центр Семионовку; тут наша машина зафыркала и совсем остановилась. Даже неодушевленный ЗИС не устоял перед таким упоительным зрелищем. И другие военные машины тоже все до одной тут останавливались.

Офицеры и солдаты слезали и с узелками под мышкой бежали на базар, иные не раздумывая снимали с себя гимнастерки и нижние сорочки, потом вновь надевали гимнастерки и бежали догонять своих однополчан.

За длинными прилавками стояли женщины. Перед каждой из них была батарея разноцветных немецких бутылок и наших зеленоватых четвертей, литров, пол-литров, четвертинок.

Не молоком, топленым и сырым, не ряженкой и квасом торговали бойкие украинки. Во всех сосудах был лишь самогон — первач, вторик, третьяк, двойной очистки. Денег никто не брал. Цены были без запроса — стакан менялся на носки, на сорочку б.у., пол-литра на гимнастерку, литр на ботинки, на ватник.

Торговля шла оживленная, с прибаутками, с солеными шуточками. Тут же можно было закусить картофельными пряниками, серым дрожащим холодцом, изготовленным неизвестно из каких мослов, солеными огурцами и грибками.

Все наши повыскочили, раздобыли волшебную жидкость. Гофунг чокнулся со своим холуем, солдаты друг с дружкой. Только Некрасов и я мрачно сидели в кузове. Он из скупости, а мне — обворованному — просто нечего было менять.

Дальше поехали очень тихо. Столько на запад двигалось новобранцев из здешних черниговских мест, что наша машина едва пробивалась через толпы людей. А деревни по-прежнему попадались все выжженные, разоренные, с вереницей уродливых черных русских печей.

Пересекли мы железную дорогу. Каждая рельсина, на сколько хватал глаз, и направо и налево, была чуть-чуть подорвана посредине. Я видел это немецкое изобретение — просто маленькая штучка в голубой обертке, похожая на конфетку. Ее подкладывают к шейке рельсы, ударяют молотком на длинной ручке. Конфетка фукает, взрывчик получается маленький, а рельсина лопается пополам.

Ночевали, свернув с большака в сторону, и на следующий день добрались до конечной цели нашего путешествия — в старинный город Городню.

С большим трудом мы нашли штаб нашего 74-го ВСО, расположившийся на самой окраине. Штаб состоял из майора Елисеева, капитана Чернокожина, старшего лейтенанта Американцева и десятка солдат — плотников и холуев, были с ними три девушки.

А все наши основные силы, все три роты где-то продолжали двигаться, или в эшелоне до станции Унеча, или пешком через Брянские леса.

Некрасов и я поселились вместе в маленькой хатенке. Наша хозяйка — немолодая женщина, носившая звучную фамилию Колбаса, сразу объявила нам, что мы можем наших вещей и продуктов не доставать, что пока у нее есть корова и бульба, то есть картошка, она будет нас кормить сама. И правда, хорошо кормила, давала не только молочные продукты и картошку, но также сало и яйца. И перину она нам стелила пуховую, и одеяла давала стеганые.

Была у нее дочка Галя, хрупкая и прелестная девушка 16 лет.

«Неужели эта гоголевская панночка тоже Колбаса?» — думал я, любуясь ею.

Был у хозяйки сын-калека после полиомиелита, чудесно игравший на скрипке. Я давно не слышал такой музыки. Скрипач, играя, закрывал глаза и, наслаждаясь, уносился в далекие грезы… Неужели и он тоже Колбаса?

Майор Елисеев презрительно усмехнулся и напомнил мне о забытых мною в Старом Осколе картах, когда я ему доложил о своем ограблении. Ведь я даже не мог переменить белья.

Но склады наши двигались где-то в эшелонах, и он написал на моем рапорте:

«Нач. УВПС-25 инженер-майору Богомольцу: — Прошу помочь».

Штаб УВПС успел переехать в ту же Городню и помещался на главной площади. Я побежал туда и через час получил резолюцию с магическим овалом, лежащим на боку, и с одним словом: «Отказать».

Но существовали еще пружины тайные. Когда-то во всех отделах штаба УВПС были девушки, и молодые, и постарше, хорошенькие и не очень, симпатичные и не очень. За время войны все они превратились или в чьих-то ППЖ, или в чьих-то законных жен.

Однажды, еще на Воронежском рубеже, я привез этим девушкам целую корзину клубники, а не так давно подарил им мешок лесных груш. И всякий раз, когда я появлялся в штабе, то неизменно любезно приветствовал их.

Самой милой и хорошенькой из них была Клава Монюкова — чертежница технического отдела и законная жена капитана Монюкова — командира 1-й роты 75-го ВСО, который почти всегда отсутствовал, а злые языки говорили, что иногда его заменял сам Богомолец.

И была еще в штабе УВПС-25 так называемая «сводница», то есть составительница сводок — некая старая дева лет 35 Ольга Петровна — сухая и костлявая, как вобла, которую я знал еще в Дмитрове.

И был там еще помощник начальника по снабжению майор Селиверстов, отличавшийся необыкновенной толщиной и таким выпуклым животом, что всегда возил с собой холуя, дабы стаскивать с барина сапоги. Злые языки говорили, что из-за этого своего живота он был лишен наслаждений любви.

По приезде в Городню, на удивление всем, майор Селиверстов женился на этой самой желтолицей Ольге Петровне. Как он исполнял свои обязанности супруга — никто не знал. И как раз у них наступил медовый месяц.

Единственный человек, кому я рассказал о своих пропавших вещах, был капитан Финогенов, тот передал Клаве Монюковой, та побежала шушукаться с Ольгой Петровной. И тайные пружины были нажаты.

Утром с курьером я получил записку от капитана Финогенова немедленно явиться в штаб УВПС-25, имея при себе 550 рублей.

Когда я пришел, он мне вручил оформленный многими подписями ордер и сказал:

— Внесите деньги в кассу и получайте на складе. Но я тут не при чем. Благодарите наших дам.

Через полчаса я, счастливый и растроганный, понес домой сверток со сменой белья и гимнастерку с брюками. Увидев все это, Некрасов от зависти аж зубами заскрипел.

В тот же день к вечеру в штабе 74-го ВСО был получен приказ Богомольца — Некрасову и Голицыну немедленно отправляться в распоряжение 1-го Отдела на рекогносцировки. Я молчал, но Некрасову идти очень не хотелось, он винил меня — зачем показался в штабе УВПС-25, вот нас и поймали.

Дали нам паек на сколько-то дней и отправили. Я снова был прикреплен к милейшему капитану Финогенову.

Рубеж предполагался по реке Снову. Работа, как всегда, была невероятно срочная, офицеров не хватало, поэтому Некрасова и меня впервые собирались выпустить рекогносцировать самостоятельно.