Это было просто чудо, думала Чарити, что она сумела проявить себя вполне благовоспитанной молодой леди и даже кстати улыбнулась несколько раз. Но внутри у нее все дрожало от напряжения. По привычке она все время поглядывала то на каминную полку, на которой стояли венецианские фарфоровые фигурки, то на поднос с хрупкими чайными чашками. В голове ее теснились вопросы: надежны ли ножки массивных кресел? Хорошо ли повешены картины в тяжелых золотых рамах? Вид такого множества девственно-белых перчаток, дорогой парчи и шелков нервировал ее, но напряжение ее достигло предела, когда она заметила, что леди Маргарет ходит по гостиной, потихоньку сдвигая все драгоценные безделушки подальше от края, и даже перенесла пару хрустальных ваз на дальний столик.

А потом граф Албермарл, занятый разговором о собаках, по рассеянности поставил свою чайную чашку на диванчик рядом с собой, а леди Присцилла Гранвилл тут же на эту чашку и села. Чашка, разумеется, треснула, чай и сладости, лежавшие на блюдце, основательно запачкали как шелковое платье полнотелой леди Присциллы, так и обивку диванчика. Леди Маргарет нахмурилась и пробурчала, что толстуха еще легко отделалась, так как осколки довольно острые.

Чарити, без кровинки в лице, смотрела на поднявшуюся суету. Рейн, перехватив испуганный взгляд жены, мгновенно догадался, что Чарити, по обыкновению, винит себя в этом дурацком происшествии. Он поспешно схватил ее за руку, заставил поднять на него глаза.

— Чарити, — прошептал он тихо, но с большим чувством. — Ты здесь ни при чем. Виноват Албермарл, который чашки ставит куда попало!

Она нервно сглотнула, отвела глаза. Смятение и чувство вины совсем придавили ее. Прочие же гости как ни в чем не бывало вернулись к прерванной беседе, хотя лица у всех слегка раскраснелись, а глаза лукаво поблескивали. Рейн потащил жену к герцогу, выразил хозяину благодарность, пригласил заезжать в Оксли-Хаус в любое время. Чарити заставила себя пролепетать что-то любезное герцогине, получила приглашение прийти еще раз. Они попрощались с остальными гостями, которые все как один высказали надежду, что вновь увидят их в субботу, на балу у герцога Сазерленда…

Всю дорогу домой Чарити молчала, а дома объявила, что у нее мигрень, и удалилась в их спальню, очевидно, желая избегнуть общества Рейна. Она чувствовала, что муж не сводит с нее глаз, но понадеялась, что он не пойдет за ней наверх.

Рейн проводил ее глазами. Он был вне себя от бессильной ярости. До чего же сильна оказалась ее вера в это злосчастное проклятие. Как долго еще ему предстоит бороться за жену? Хватит ли всей его любви на то, чтобы освободить ее из сетей суеверных заблуждений?

Рейн круто развернулся и выскочил на крыльцо. Нужно было глотнуть свежего воздуха и пройтись, чтобы прояснилось в голове.

Чарити прилегла на их огромную кровать, но заснуть не смогла. Ей все вспоминалось, какое отчаяние было написано на лице у Рейна. Она от всей души жалела, что не может так просто усвоить его веру в рациональность мира и его скептицизм. Он говорил, что всякому явлению есть разумное объяснение. Посуда бьется потому, что прислуга — или титулованные графы — проявляет неловкость либо небрежность. На дорогущих шелковых платьях и на обивке мебели могут появляться несмываемые пятна, потому что люди не смотрят, куда садятся. Однако никакая логика не объяснит, почему подобные вещи неизменно происходят в ее присутствии. В последние дни число домашних катастроф в доме Рейна сошло на нет, это притупило ее бдительность. Только визит к герцогу заставил ее вновь трезво взглянуть на себя.

Она поднялась с кровати и принялась бесцельно бродить по комнате. Ей так хотелось дать мужу то, чего он страстно желал, — совместную жизнь с ней. Когда смятение и душевная мука стали невыносимы, она сбежала из спальни и незаметно забрела в кабинет Рейна, где ее встретил обрадованный Вулфрам. Пес встал лапами ей на плечи, начал лизать лицо и едва дал протиснуться внутрь. Она обняла старого верного друга, повосхищалась его новым красивым ошейником… и элегантной обстановкой помещения, где он жил. Нов конце концов пришлось все-таки идти к столу Рейна, на котором громоздилась гора визитных карточек.

Она боязливо обошла вокруг стола, чувствуя, как по спине бегут противные мурашки. Когда она приняла решение помочь Рейну проникнуть в высшее общество и раздобыть для него вожделенное приглашение на бал, она не подумала, что ей ведь придется сопровождать мужа. Каждая из этих карточек из дорогой бумаги, возможно, таила в себе зародыш несчастья, готового обрушиться на головы ни о чем не подозревающих новых светских знакомых. Но ее Рейн так хотел получить эти приглашения!

Она заставила себя взять один конверт, сломала печать. Маркиз Уэймот изъявлял желание видеть их у себя на званом обеде через два дня. Дрожащими пальцами она вскрыла второй конверт. Граф Брейнерд приглашал их на суаре в узком кругу друзей… Что это такое, бог его знает. Когда она сломала третью печать, колени ее уже слабели и подгибались, а голова кружилась. Она отложила приглашение не прочитав и пошла к двери, чувствуя, как все вокруг качается, кружится. Открыв дверь, она нос к носу столкнулась с Рейном.

— Чарити? — Он едва успел подхватить жену, которая вдруг стала падать.

Она пробормотала что-то в свое оправдание и попыталась высвободиться. Лицо ее было бледно, полные тревоги глаза казались черными. Он крепче охватил ее руками, прижал к себе.

— Чарити, что случилось?

— Ничего. Пустяки. — Она натужно улыбнулась мужу, надеясь отвлечь его. — Я спустилась, чтобы ответить на приглашения… но, должно быть, зря не полежала подольше. У меня вдруг закружилась голова…

— Чарити, посмотри на меня. — Но прошло долгое мгновение, прежде чем она сдалась и подняла на него взгляд; Темная тревога и страх были в этих ясных золотисто-карих глазах. Рейн оторвался от глаз жены, бросил взгляд на гору приглашений и понял, что необходимо как-то развеять ее страхи, причем немедленно. — Скажи мне, в чем дело?

— Рейн, я… я не могу идти в гости к этим людям… зная, что у них сразу же начнут происходить всякие кошмарные вещи.

Он смотрел в глаза жены, видел в них любовь к нему, томящуюся в темнице предрассудка, и понимал, что необходимо эту любовь освободить. Надо переломить заблуждение жены, отвлечь ее. Ему был известен только один способ. Он подхватил ее на руки и понес по коридору к лестнице. И чем сильнее она сопротивлялась, тем больше крепла его решимость. Проклятые суеверия! Он вытравит из нее эту глупость, вытравит своей любовью!

— Рейн, прошу тебя…

Но он уже ничего не слышал и вряд ли был способен к переговорам. Он открыл дверь спальни пинком, приказал перепуганной горничной выйти, свалил жену на кровать и встал над ней, уперев руки в бока, темный, яростный и… полный желания. Новый страх и, как ни странно, возбуждение охватили ее, мороз пробежал по позвоночнику. Неужели то же самое чувствовали лондонские дамы при виде ее мужа?

— Раздевайся, ангел мой, — приказал он. Голос его звучал угрожающе. Недобрая и хищная улыбка исказила его черты, когда он увидел, что жена от изумления раскрыла рот. — Я желаю полюбоваться твоей бледной английской кожей и обнять тебя своими смуглыми руками. Я хочу ощутить твое мягкое прохладное тело под напором моего тропического пыла.