Я не поверю, что время способно и даже вправе назвать злодея лишь историческим персонажем.

Нет, я не в силах к нему отнестись как к деятелю и как к хозяину. Я вижу, как еще шевелится земля, под которой лежат его жертвы.

6

Немного остынув, я соглашусь: было бы любопытно понять, как складывается такой характер, какие знаки сошлись в тот день, когда явилось на белый свет это чудовище из бездны?

Сегодняшним людям мои слова, должно быть, покажутся преувеличенной, односторонней характеристикой столь сложной и многогранной натуры. Припомнят, что и Петр Великий не в белых перчатках держал топор, которым рубил стрелецкие головы и прорубал окно в Европу.

Но я при нем жил, при нем дышал. При нем прозревал и пытался думать. Хотел самовыразиться и выжить всем обстоятельствам вопреки.

Я знаю, какой ценой оплачено мое естественное стремление не только уцелеть в этом жернове, но и сберечь свою душу живу, извлечь из себя хоть несколько стоящих, несколько жизнеспособных строчек, не сдуться, не выцвести, не пропасть.

Я часто слышу: «Пора уняться и не сводить с покойником счеты. Жить настоящим и верить в будущее». Я никогда не возражаю, больше не трачу ни гневных слов, ни убедительных аргументов. Ответы бессмысленны в той же мере, сколь глупы и унизительны споры. Я знаю, что страшный покойник жив.

7

Так уж сложилось, такая удача выпала этому супостату, что слава победы срослась с его именем, хотя перед началом войны он сделал все, чтоб ее проиграть, – безжалостно обезглавил армию, одних ее командиров убил, других отправил в свои застенки, выкашивал лучших, незаменимых, всегда, неизменно, делая ставку на самых посредственных и бесцветных.

Казалось, его одолевала слепая, безотчетная ненависть к таланту, к яркости, к божьему дару. Казалось, что он исступленно мстит за долгие годы своей ущемленности, за то, что всегда он был обречен на скромное место, где-то в середке.

Что привело его в революцию? Неужто забота о бедных и сирых, боль за бесправных и угнетенных?

Или звериным своим чутьем он ощутил, что эта подпольная жизнь нелегала ему подходит, что он рожден для потаенного, небезопасного, качательного существования. Можно разбиться, можно пораниться, перемещаясь по краю, по лезвию, но можно и взлететь над судьбой, если сойдутся пути-дорожки, выпадет фартовая карта.

Должны были совпасть обстоятельства, но обстоятельствам можно помочь и на рискованном вираже уверенно обойти конкурентов. Нужно уметь завести союзников – в дальнейшем, когда они станут лишними, можно будет от них избавиться.

Он знал, что однажды настанет день, и на вершине он будет один, там никому не найдется места, но к одиночеству он привык. Был одинок в семье, в семинарии, в партии – всюду он был один. Это была его судьба, другой он не искал, не хотел.

Он знал, что дружба – красивый миф. Сближают – на очень недолгий срок – одни лишь общие интересы.

Вот почему совсем немногим дано осилить механику власти, познать ее суровую тайну.

Лишь одиночки – творцы истории – одолевают ее вершины. Он безусловно – один из них.

Монархи были подперты династией. Власть получали из рук отцов. Уже в младенческой колыбели.

Другое дело – такие, как он. Никто не помог. Все только мешали. Зато и он никому не обязан.

8

Открытие двадцатого века: историк – это интерпретатор.

Не торопитесь опровергать заносчивость автора, напоминать, что это общеизвестная истина.

Все звездочеты и летописцы, биографы далеких времен, при всех допущенных ими вольностях и допущениях в пределах знания.

Историки прошлого столетия, которым выпало жить в России, были кудесниками, поэтами. Они творили миры и мифы не хуже, чем олимпийские боги.

Патерналистское мирочувствие – это и есть тот дар Творца, которым он наделил человека для долгого странствия на земле.

Устойчивее и крепче, чем где-либо, оно привилось к российской почве. Никто его не воспринял так истово, безоговорочно, как наши предки. Для них верховенство земного бога стало естественным, как дыхание.

Когда Распутин совсем обессмыслил и развенчал сакральность монархии, они возродили ее в диктатуре. На сей раз были они уверены: Россия не слиняет в три дня.

Но если Романовых все же хватило на три столетия самовластия, коммуносоветская империя едва протянула три четверти века.

Легенды умирают в трагедиях и возрождаются в опереттах. Думая о Троянской войне, мы вспоминаем не столько город, изнемогающий в осаде, не древний торжественный гекзаметр, а бойкую музыку Оффенбаха.

Время безжалостно к завоевателям и благосклонно к оппортунистам. Возможно, в этом его предпочтении и кроется секрет выживаемости. Героям свойствен трагический жанр, поэтому знакомиться с ними спокойней в театре, а не в жизни.

9

Я не хочу вступать в дискуссии, участвовать в изнурительных спорах. Культ цели, оправдывающей средства, и в том числе любое злодейство, мне остается непонятен. Казалось бы, мрачный опыт столетий мог бы чему-то и научить.

Но с фанатическим упорством профессиональные кликуши все убеждают нашего брата: чтобы тридцатый век воссиял в белых – без пятнышка – одеждах, следует собственными телами выстелить путь в земной парадиз.

Ибо у каждого поколения своя историческая задача, своя отведенная ему роль.

С такой риторикой не поспорить, таких апостолов не унять. Не зря же так долго она опутывает, так намертво вяжет наши умы.

10

Счастье всегда приходит завтра. Но – не сегодня. Таков закон, определяющий ход вещей.

Не посещала ли вас порой такая непрошенная догадка: бо́льшую часть недолгой жизни мы пребываем в ожидании?

Оно будоражит и нашу юность с ее честолюбивыми снами, и зрелость, не склонную к обольщеньям, и старость, не верящую в спасение.

Я так и не понял: нам дан во благо или, наоборот, в наказанье этот томительный непокой?

Благодарить ли его за то, что так и не дает передышки, не позволяет уму отдохнуть, душе зарасти, и каждое утро усаживает за письменный стол?

Или посетовать: угомонись, сколько же можно ждать и надеяться, все еще маяться, верить в чудо?

В памяти сразу же возникает неисчислимая вереница встреченных тобой неудачников. Кажется, до последнего вздоха они уповали на милость неба, удачу и поворот судьбы.

Возможно, кому-то, кто был погрубей, понеотесанней, необразованней, иной раз подмигивала фортуна и доставалась щепотка фарта.

Тут нет ничего необъяснимого. Умники часто уходят в тень и пропускают вперед профанов. Тогда, по причине своей неграмотности, диктаторы вынуждены диктовать.

Но сами они, естественно, думают, что право приказывать им дано как безусловное признание их выдающихся дарований. На самом же деле все их триумфы основаны на избавлении от власти химер – химеры