Его голос, боль – все это ушло. Слезы согрели ее щеки, но Линн сосредоточилась на прикосновении ветра к ее лицу, на шуме океана внизу, который, казалось, раскрыл ей свои объятия, обнимая ее, как материнские объятия.

«Дочь, – шептали они. – Выбери… быть храброй».

Линн запустила руку глубоко в полую пещеру своей груди и обнаружила там последние остатки своего голоса, все еще борющегося. Последние капли воды в пустеющей реке.

– Ана, – выдохнула она. – Кис. – Громче. Она говорила так, что ее голос эхом разносился по залам, высокий и тонкий, но тем не менее мощный. – Убейте его и покончите с этим. Я скорее умру, чем позволю ему жить.

Глаза Аны заблестели от слез. Глаза Киса были полны печали, когда он поднял свои мечи.

Линн выдержала взгляд Киса и кивнула. Одна жизнь в обмен на тысячи других была небольшой платой. Она бы использовала свою жизнь, чтобы купить безопасность для тех, кого она любила. Ибо в ее последние мгновения мысли Линн наполнились не ненавистью или гневом.

Это была любовь.

Любовь, в полуночно-черных глазах ама-ка, в смехе Энн, который эхом отдавался между огромными пустыми горами, в подарке жизни, который ей даровали, пусть и ненадолго.

Линн только хотела, чтобы у нее было еще немного времени.

Но она встретит смерть как воительница, как парусница. Она будет храброй.

Линн повернулась к Аларику Керлану.

Мгновение они смотрели друг на друга, глаза Линн стали черными, лицо Керлана исказилось диким гневом обреченного человека.

А затем ярость на его лице угасла.

– Хорошо, – спокойно сказал он. – Тогда умри.

И столкнул ее с края.

Кис даже не задумывался.

Когда он увидел, как Линн исчезла за выступом, его разум опустел, а тело повиновалось какому-то первобытному инстинкту.

Он отбросил мечи в сторону и бросился бежать.

Мимо тел. Помоста. Трона.

Два, три шага.

Край Годхаллема приближался.

Кис прыгнул, и на мгновение он оказался в воздухе, где не было ничего, кроме дождя, ветра и океана, разверзнувшихся прямо под ним.

Гравитация взяла верх, и он нырнул вслед за Линн.

Когда крик Аны разнесся по залу, Рамсон вскочил на ноги и побежал, обнажив клинок. Из всех людей, которым Керлан причинил боль, и всех извращенных поступков, которые этот человек совершил в прошлом, Рамсон не мог простить того, что он сделал с Линн.

Он никогда не забудет вид девушки, свисающей на грани жизни и смерти, на ее лице была маска неповиновения.

И то, как она смотрела на него в ту ночь, когда они впервые встретились в Ново-Минске, ее голова была откинута в сторону, как у испуганного зверя, а в ее влажных черных глазах читался слабый проблеск надежды.

Рамсон видел, как его бывший хозяин принес слишком много смертей, чтобы их можно было сосчитать, и он всегда думал, что мгновения до этого раскрывали истинный характер человека. Он видел, как матери прикрывали своих детей собственными телами, прежде чем Керлан зарубал их; он видел, как аффиниты умирали с высоко поднятой головой. На протяжении всего этого Аларик Керлан всегда был не столько человеком, сколько монстром.

Но сейчас, на грани поражения, Аларик Керлан выглядел не более чем испуганным ребенком. Без подручных, которые могли бы прийти ему на помощь, и без оков, сдерживающих его противника, он съежился где-то у стены.

Рамсон вонзил кинжал ему в грудь.

Это был удивительно плавный удар, ощущение было сродни потрошению свиньи. Керлан не оказал никакого сопротивления. Его визг прекратился, рот обмяк, и, выдохнув, он рухнул на Рамсона. Вокруг его ботинок образовалась желтая лужа.

Аларик Керлан, величайший криминальный авторитет Кирилийский империи, умер, обоссавшись под себя.

Только тогда Рамсон выдохнул, сам не осознавая, что задерживал дыхание. Яростным рывком он оторвался от тела Аларика Керлана и прислонился к стене Годхаллема, прямо рядом с тем местом, где она заканчивалась и начинался открытый воздух и утес.

Позади него была сцена резни, в которой было убито более двух третей из Трех Дворов. Выжившие либо сбежали с места происшествия, либо забились в угол, слишком ошеломленные, чтобы двигаться.

Буря миновала. Дождь прекратился, и небо озарилось серебристым сиянием луны. Вот тогда-то Рамсон и увидел их. На горизонте вырисовывались силуэты сотен кораблей, сначала маленьких, но затем становящихся все больше и больше, их паруса расцветали на фоне неба.

Флот Керлана.

Они быстро приближались, и Рамсон начал различать очертания на их парусах: знак Морганьи, божекруг и корона.

В отчаянии Рамсон осмотрел береговую линию внизу в поисках движения, признаков – любых признаков – того, что Брегонский флот спустился на воду.

А потом он услышал ее.

Где-то между свистом ветра и грохотом волн о скалы внизу Рамсону показалось, что он слышит музыку. Странная, ритмичная и повторяющаяся мелодия, которая была почти успокаивающей.

Она звучала как… колокола.

И пока Рамсон наблюдал, ночь озарилась сотнями, тысячами огней. Они взмыли в воздух, описав идеальную дугу, прежде чем опуститься в ливне огня на вражеские корабли.

Стрелки. Боевые колокола, от…

Первый военный корабль брегонского флота появился почти прямо под утесами, где он стоял. Даже с высоты он мог видеть, как загораются наконечники пылающих стрел, видел форму колокола, отзванивающего туда – сюда, раздавая команды к бою.

Пылающие стрелы взмыли в небо, и под их светом ярко вспыхнули цвета корабельных флагов: темно-синие паруса, сверкающие золотом ревущего, торжествующего брегонского морского дракона.

Брегонский флот был здесь.

Рамсон опустился на колени.

Первый кирилийский корабль загорелся, и остальные последовали его примеру. Стрелы пронзали небо, описывая дугу, как кометы, прокладывая сверкающие пути в ночи, находя все больше и больше целей.

Брегонские военные корабли все продолжали прибывать, их становилось все больше и больше. Их стрелы освещали небо так ярко, что казалось, будто наступил день.

Вдалеке горел флот Морганьи, свет от их костров отражался в затянувшихся облаках, освещая море и небо торжествующей, неистовой короной из кораллов и золота.

Сначала не было ничего, кроме завывания ветра, колотившего ее, словно кулаками, и угрожавшего разорвать на части, когда она упадет. Вдалеке Линн услышала плеск волн.

А потом в темноте своего разума она почувствовала, как чьи-то руки обхватили ее.