– Ах да! Ранчо Авраама, вы хотите сказать? На окраине города?

Сердце начинает биться чаще, я стараюсь казаться безразличной.

– Ага.

– Сейчас, оно вот здесь, – достав ручку, библиотекарша отмечает точку на карте.

БИНГО! Я смотрю, как она записывает для меня адрес.

* * *

– Есть, – заявляю я, вернувшись в пикап.

– Ты это сделала? Так просто? – спрашивает Джорджия.

– Угу, оракул сказал свое слово[39]. Столетняя бабуля обскакала «Гугл».

– Поехали сейчас? – говорит Себ.

– Нет, мне был нужен этот адрес, чтобы я знала, что мы не сумасшедшие. Пока мы будем делать то, что хотят «Двенадцать колен». Станем снимать в кафе.

Джорджия сомневается:

– Разве это не пустая трата вре…

– Возможно, – перебиваю я. – Но теперь у нас есть выбор. Мы же все равно здесь, так почему не поиграть? Вреда от этого не будет.

Однако, договорив, я задаюсь вопросом, как много времени мы с Софи потеряли благодаря подобным надеждам.

* * *

Все в гастрономе – запах пищи, музыкальные инструменты – отбрасывает меня назад во времени, в мой прошлый приезд. Я с изумлением осознаю в какой-то момент, что подпеваю группе, которая играет, поскольку знаю слова их песни. Они, как и мелодии этих песнопений о Вавилоне, Конце времен и Яхшуа выжжены у меня в подсознании.

Все, у кого мы берем интервью, как будто читают ответы по бумажке. И насколько же это жутко видеть. Они все словно побывали на брифинге на тему «Нет никакого ранчо». Пока они твердят, что это фантазия, я не перестаю сжимать сложенный клочок бумаги с адресом, лежащий в заднем кармане. Мне нужно чувствовать его. Он связывает меня с реальностью.

Один парень отклоняется от схемы и упоминает об их детях на ферме. «Мистера Аномалию» сейчас же отсылают – я воображаю, что на казнь, но вероятно, всего лишь в кухню.

А потом мы узнаем настоящую причину того, для чего нас притащили сюда через всю страну.

– Эй, ребята, подождите! – когда мы закончили снимать и уже на полпути к двери, до нас доносится голос Малики. – Я хочу сфотографировать вас.

Такая безобидная просьба, но в устах представителя группы луддитов[40], с которой ты в не настолько близких отношениях, чтобы они просили у тебя подарок на память, она звучит очень странно. Вообще-то слова Малики звучат как требование. Я хорошо знаю, когда нужно отбросить вежливость, щелкнуть переключателем и просто попросить кого-то отвалить. Потому что это того рода вежливость, что заставляет тебя идти в подвал за серийным убийцей. Он говорит, что хочет «что-то показать тебе», и типа неудобно послать его.

Но на хрен вежливость. Не иди за ним в подвал!

– Нет-нет, спасибо, мы не слишком любим фотографироваться, – говорю я Малики.

– Да ладно, это всего лишь фото! – ноет он и достает вдруг ультрасовременный фотоаппарат-зеркалку. Эта камера настолько не соответствует всему здесь и всему, что нам рассказывали, что один ее вид потрясает меня. Похоже на то, как если бы бабуля «божий одуванчик» вытащила бензопилу. Бешено щелкая затвором, Малики принимается фотографировать. Я инстинктивно поднимаю руку с собственной камерой и закрываю лицо.

– Не прячьтесь от меня. – Он улыбается, однако в его оскаленных зубах читается угроза.

– Мы здесь закончили, – говорю я твердо, хватаю Джорджию и Себа, и мы идем к пикапу.

* * *

– ТВО-О-О-О-О-ОЮ МА-А-А-АТЬ! – кричит Джорджия, когда мы оказываемся внутри. – Что это было, черт возьми?

– Это скорее всего была причина, по которой они нас пригласили, – отвечаю я.

Теперь все становится на свои места: розыгрыш Малики вскрывается, и это нездоровый розыгрыш.

– Это неправильно, – говорит Себ.

– Нет, неправильно. Это реально странно, мерзко. Я чувствую себя мерзко, – присоединяется к нему Джорджия.

Что-то в самом замысле сфотографировать нас воспринималось как насилие со стороны Малики. В общем-то, настолько простое действие, такое «естественное», но маячившая за ним цель угнетала. Я молчу, мне не хочется накалять обстановку, но мне нужно понять, что происходит, почему у нас всех ощущение, что «Двенадцать колен» с нами играют.

Я смотрю из окна пикапа на звездное небо Пуласки, надеясь, что ночь будет ясной.

– Себ, – говорю я, – у тебя же есть номера телефонов бывших членов группы? Я думаю, нам пора пообщаться.

Нам необязательно оставаться в городе, слишком много тут странностей.

– Если «Двенадцать колен» с нами играют, мы вполне можем обставить их, – говорю я, упаковывая камеру. С утра я собираюсь первым делом сесть за руль.

* * *

Мне не удается заснуть. Меня мучает разочарование от новой встречи с «Двенадцатью коленами», я буквально корчусь от него. Что я здесь делаю? Приехать сюда было все равно что прыгать в постель к мудаку-бывшему, наивно полагая, что все будет по-другому. А потом ты просыпаешься и видишь, что он тот же мудак, что прежде.

Я встаю с восходом и отправляюсь на кухню готовить кофе. Мне хочется пить его литрами, хотя на самом деле он мне не требуется: адреналин бушует внутри уже сутки. Это ощущение опьяняет, разливаясь по венам, словно наркотик.

– Ты такая, потому что твое детство прошло в постоянном ожидании или переживании опасности, – год назад говорил мне мой психиатр. – Твоя норма – высокий уровень адреналина, тот, который свалит любого другого. Ты почти жаждешь адреналинового прихода. Подобной особенностью обладают многие дети, жившие в похожих условиях, и, повзрослев, они влипают в ситуации, которые повторяют это.

– Не представляю, о чем вы, – саркастически ответила я, думая о своем последнем путешествии с Софи.

Терапевт смотрит на меня с видом «нет-это-полная-ерунда-но-я-люблю-тебя»:

– Я имею в виду не только культы, хотя это очевидно. Есть и другое: трудоголизм, наркотики, экстремальный спорт, все то, что воспроизводит ситуацию опасности и запускает выработку кортизола, дофамина и адреналина… даже деструктивные отношения.

Осознание того, что мое влечение к опасности столь мощно, что я успела перепробовать все перечисленное, – как удар под дых. Ощущение опасности могло бы стать самым тяжелым моим наркотиком. Я вспомнила, как пятнадцатилетней вышла из культа и тут же рухнула в объятия тридцатидвухлетнего абьюзивного, жестокого мужчины, психологически травмировавшего меня. Это было, когда я стояла на той железнодорожной станции, сжимая ручку сумки и чувствуя, что я свободна впервые в жизни. И первым, кто предложил мне помощь, оказался новый мучитель, поскольку, видимо, он был способен учуять уязвимость, а меня в нем привлекло знакомое мне темное ощущение, которое я испытывала рядом с ним.