* * *

Входит Себ с телефоном в руке, и воспоминание испаряется, когда он говорит:

– Я получил сообщение от одного из них. От парня, ушедшего из «Двенадцати колен». Он хочет поговорить.

– Потрясающе, – отвечаю я. – Позвоним ему, когда будем в дороге.

Мы влезаем в машину. Себ устраивается на сиденье и спрашивает:

– Чикаго?

– Вначале сделаем одну остановку. – Я достаю сложенный лист бумаги из заднего кармана, разворачиваю его и ввожу адрес ранчо в телефон.

Пикап сейчас же заполняется неловкостью.

– Что, правда? – осторожно интересуется Джорджия.

– Я просто хочу получить доказательства того, что они нас поимели, хочу его увидеть. Обещаю, что не стану делать ничего из того, о чем предупреждал нас Паз.

Гравий хрустит под вгрызающимися в него колесами, когда мы медленно подъезжаем к ранчо. Деревья по обе стороны от нас едва отбрасывают тень в свете раннего утра. Мы проезжаем одинокого осла и комбайн – до инцидента с камерой комбайн казался слишком технологичным для «Двенадцати колен». Подобравшись на достаточное расстояние, чтобы видеть здание, однако не слишком близко, мы смотрим на дом, которого «не существует».

Зачем вы позвали нас?

Глядя на ранчо, я вспоминаю интервью с родителями. Тот вечер, отбросивший меня назад, к депрессии и тьме. Почему оно так на меня подействовало? Почему родители имели такую власть надо мной?

Да потому, что, как и Малики, они газлайтеры, которые пытаются переписать прошлое. Это похоже на угрожающий рык на ухо, жесткий захват на руке, тихое запугивание. Уверение, что все было не так, как ты помнишь. Но облаченное в нормальность. Как этот город.

Прекрасно говорящие родители, красноречиво убеждающие меня, что то, что я знаю о моем детстве, было по-другому. Что того, о чем я говорю, о чем я спрашиваю, просто не было. Не могло быть. Трудные годы? «На самом деле это были не годы». То, как они смотрели на меня, как разговаривали, как вели себя, истории, которые они рассказывали, – все отрицало мою реальность.

Они манипулировали моей историей, бросали семена сомнения в мой разум. Когда я была маленькой, я из-за этого не могла доверять себе. Как я могу себе доверять, если два человека, которые должны вести меня по жизни, убеждают, что то, что я вижу и чувствую, не настоящее? Как могу верить собственным суждениям?

Иногда я спрашиваю себя, что было хуже – физический абьюз или это? Отрицание моей реальности оставило на мне больше шрамов, чем все избиения.

Я достаю камеру.

– Что ты делаешь? – говорит Джорджия.

– Забираю свое доказательство. – Меня тошнит от газлайтинга и лжи, я устала, что мне вешают лапшу на уши. Мне нужно заснять это долбаное ранчо, чтобы, когда воспоминания сотрутся, я не поверила им.

– Есть! – говорю я и поворачиваюсь, чтобы вернуться в пикап. От этого дома мы ответов не получим. – Поехали.

* * *

Мы выезжаем за пределы Пуласки, в телефоне звучит южный говор Билли.

Билли ушел из «Двенадцати колен» пять лет назад. Он открытый парень, но я также чувствую в нем густой тяжелый гнев, не только на группу, но и на самого себя за то, что он с ней вообще связался. Прежде чем выбраться, он был адептом культа пятнадцать лет. За это время он видел достаточно того, что секта ни за что бы нам не показала.

После того как мы кладем трубку, единственное, о чем я способна думать, – я хочу поговорить с Софи, я должна поговорить с ней.

Когда лицо Софи возникает на экране, я едва сдерживаюсь.

– Софи, ты была права, – лопочу я.

Разумеется, она не понимает, о чем я.

– Насчет «Двенадцати колен». Ты была чертовски права по поводу них, – говорю я.

Я чувствую, что ей нужно это услышать, надеюсь, что ей тоже нужна правда.

Софи наклоняется к экрану, ее глаза расширяются.

– Они нас записывали? – спрашивает она.

– Ты была права насчет того, на что они способны. Мне жаль, что я не поверила тебе, это казалось слишком… надуманным. – Я продолжаю бормотать.

– Ладно, я слушаю тебя. – Ее немецкий акцент спокоен и холоден. Она может чувствовать, что ей наконец поверили, может беспокоиться, думать «я тебе говорила», но все, что я слышу, – уравновешенная, здравая Софи.

Боже, мне ее не хватает.

«Давай, скажи это, мы все слышали это сегодня…»

– Знаю, звучит безумно, но я пообщалась только что с восемью разными людьми – от психологов, которые работали с ушедшими из группы адептами, до детей, которые росли в ней, и бывших лидеров.

Мне нужно было подтверждение, я должна была услышать это из разных источников.

От Билли мы узнали, что группа скрывала у себя педофилов и преступников, создавая для них новые личности. Никто не задавал им вопросов. Мы общались с подростками, которые рассказывали, как голодали, будучи детьми, как их запирали в шкафу, как ежедневно избивали и подавляли. С нами поделились историями о том, как секта забирала детей и прятала их от родителей в разных штатах и в других странах. А самое печальное нам открыли матери, которым пришлось похоронить своих детей в лесу, потому что они не могли отвезти их в больницу, чтобы вылечить. Им говорили, что Бог исцелит их.

Я должна была сказать Софи, что когда она была эмоционально травмирована, когда они заставили ее поверить, что она сходит с ума, – именно тогда она могла быть самым разумным человеком в той группе.

Количество болезненных историй, которые мы слышали, ошеломляет. Часть меня понимает, что следует учитывать то, кто их рассказывал. Если хочешь услышать честное описание человека, «бывшие» – не лучший источник информации. Возможно, кое в чем мы можем сделать группе скидку. Но во всех историях так много пересечений и похожих паттернов. В каждой обнаруживается упоминание об изоляции и наказании детей. По крайней мере один эпизод похищения мы нашли в газетах – в него вмешалось ФБР. К тому времени мы уже знали, что факт использования телесных наказаний и сокрытия преступников и педофилов мы вряд ли сможем доказать. Правда в том, что похожие разновидности абьюза типичны для групп, в которых люди отказываются от прошлого и собственной идентичности. Вне зависимости от того, происходит злоупотребление по наивности, или же оно запрограммировано и является целью секты.

Мы рассказали Билли о том, что случилось в гастрономе прошлым вечером.

– О да, я не удивлен, – ответил Билли. – Они сфотографировали вас? Понятно. Ну, теперь могу сказать вам, что они направили снимок в свое подразделение внутренних дел и разослали во все коммуны, какие у них есть в мире. Вы теперь у них на мушке.

– Подразделение внутренних дел? – Мне сложно соотнести название с фермерами, с которыми мы познакомились в «Двенадцати коленах».