сделает ей замечание, не отругает за запах табака, витающий по дому. Кто-то назвал бы всё это одиночеством, но Сашке куда больше нравилось слово «свобода».

В тишине дома уютно шуршали страницы, Джейн Эйр возвращалась в сгоревший Торнфильд, прикуренная сигарета истлела зазря, кофе давно кончился, и стоило бы сварить ещё одну чашку, тем более что за окном зарядил дождь. Сашка так глубоко погрузилась в историю бессмертной Шарлотты Бронте, что не сразу услышала телефонный звонок. Мобильник выдал, наверное, уже пятую истошную трель, когда она наконец очнулась и схватила его, успев заметить, что звонят из больницы.

— Что случилось?

А сама уже мысленно перебрала всех, кто лежал в её отделении. Вроде, ни одного проблемного, все стабильные, все хроники, Петра Ивановича оставили до понедельника и завтра собирались выписывать, Алевтина Григорьевна вообще попросилась в стационар не столько чтобы унять скачущее давление, сколько чтобы отдохнуть от вечно пьянствующих сына и невестки. А кто там ещё мог коники выкинуть?

— Александра Николаевна, вы срочно нужны!

— Что случилось? — ещё раз повторила она, слегка раздражаясь — на приёме сегодня Светка, добрая душа, но дура редкая.

— Александра Николаевна, нам по «скорой» такого пациента привезли! Вы не поверите…

Ну почему же не поверит? Поверила и поняла раньше, чем Светка успела произнести его имя.

* * *

Что с ним, Сашка поняла сразу, не дослушав объяснения фельдшера со скорой. Тут не надо быть великим диагностом, особенно если знать все его хронические болезни. Вынужденная сидячая поза, набухшие вены на шее, частые короткие выдохи, сопровождающиеся свистом. И думать нечего, ярко выраженная картина астматического статуса. Вопрос только, какая степень. Сашка очень надеялась, что первая, начальная.

— Что делали? — коротко поинтересовалась она, машинально проверяя, поступает ли кислород в маску — у них тут не Москва, аппаратов с компьютерным контролем не водится.

Фельдшер быстро перечислял лекарства и дозировки. Всё по учебнику: преднизолон, эуфиллин, глюкоза.

— Дозировка глюкозы неправильная. — Сашка отсоединила банку с желтоватым раствором от капельницы. — У него диабет.

Фельдшер вытаращил на неё глаза.

— Он не сказал!

— Ты у него интервью брать собрался? — мрачно поинтересовалась Сашка. — Ты много разговорчивых астматиков в статусе видел? Близких надо было спросить! Кто там с ним был? Тише, тише, Всеволод Алексеевич, сидите спокойно. Не надо снимать маску. Сейчас вам станет полегче, и вы мне расскажете всё, что хотите.

— Да никого не было! Диспетчер сказал, он сам карету вызвал, из номера.

— Зашибись. А где лысый чёрт, интересно?

— Кто?!

— Никто. В общем-то, никто, — пробормотала Сашка. — Ладно, спасибо, дальше мы сами.

Как ни парадоксально звучит, но ситуация была абсолютно штатная. Это для человека, попавшего в больницу, стресс, форс-мажор, событие, которого всячески хотелось избежать. А для врача просто очередной рабочий день. Очередной вышедший из строя человеческий организм. Какая разница, кто его обладатель? Народный артист и дворник ЖЭКа от приступа астмы задыхаются одинаково. И лекарства им нужны одни и те же, и врачебные манипуляции. Конкретно сейчас хорошо бы поставить ему катетер, чтобы каждый раз не искать вену, и послушать его не мешало бы, хотя тут и без стетоскопа всё прекрасно слышно. Но для этого пациента требуется раздеть.

Сколько лет она в профессии? Десять? Если считать с интернатурой, то не меньше. Ерунда, по сравнению с сорока годами стажа Ивана Ивановича, но вполне достаточно, чтобы руки не тряслись, и от вида чужих мучений слёзы в глазах не закипали. Да что там, у Сашки никогда ничего не тряслось и не закипало. Когда выбирали специализацию, все в группе считали, что уж она-то, с её железными нервами, точно пойдёт в хирургию. Кто первой из девчонок не побоялся вскрыть лягушку? А в морге кто на спор гамбургер сожрал? На практике кто первым вызывался на любую процедуру? А сейчас что же? Почему так отчаянно хочется разреветься?

Но нельзя, вообще никаких эмоций проявлять нельзя. Нужно излучать уверенность и спокойствие, как и положено хорошему доктору. Он и так напуган, глаза по пять рублей, цветом лица с подушкой сливается. На которую, кстати, начал сползать.

— Сидим, сидим, не ложимся. Спать хочется, я знаю. Немного позже поспим, хорошо? Пока сидим и дышим кислородом.

Едва Сашка перешла на профессиональный тон, как почувствовала, что страх отпускает. Ничего, ничего, всё нормально. Да, он очень хреново выглядит. А кто выглядит красавцем в больничных стенах? Да, свистит, да, синяки под глазами, черты лица заострились. Пройдёт. Полежит пару-тройку дней под капельницами — и пройдёт. Надо полагать, это с ним не в первый раз. Снимки надо сделать,

кровь на анализ взять, сахар проверить прямо сейчас, в больнице даже глюкометра нет, но у него-то наверняка есть свой. Надо Тоне позвонить, где она? Почему они вообще его одного оставили? Не за пять минут же ему плохо стало, астматический статус развивается постепенно.

Сашка старалась сосредоточиться на привычных действиях, сопровождая их не менее привычными увещевательными комментариями. По опыту знала, когда врач молчит, его манипуляции пугают пациентов гораздо больше. А если объясняешь свои действия, человек расслабляется, начинает доверять. Старшие коллеги порой делали Сашке замечание, что у неё замашки педиатра, что не надо взрослых людей уговаривать. Молча подошла, сделала что надо, ушла. Но Сашка так не могла, и продолжала поступать по-своему. Вот и сейчас она устанавливала катетер, ни на минуту не прекращая говорить:

— Немного больно, я знаю, но зато больше не придётся делать уколы, все лекарства будут поступать через эту иглу. Дайте мне другую руку, пожалуйста. Измерим давление, пульс, да? Пить хотите? Сейчас сделаю вам тёплого чая с молоком, как вы любите.

Сказала и осеклась. Но Всеволод Алексеевич был не в том состоянии, чтобы заинтересоваться, с чего вдруг врач в богом забытом городке, куда его так некстати занёс гастрольный ветер, в курсе его любви к чаю с молоком.

— И в палату вас отдельную переведём, — поспешила она сменить тему. — Чтобы никто вам не мешал.

Два тихих старичка, лежавших в той же палате, куда предварительно определили Туманова, вряд ли ему бы помешали, тем более что обоих готовили на выписку, но всё же не пристало Народному артисту на общих основаниях лечиться. Однако у Всеволода Алексеевича, похоже, было своё мнение, потому что на эту фразу он неожиданно отреагировал, схватил Сашку за руку, сдёрнул мешающую говорить маску, и, с тремя остановками на вдох, выдал:

— Не надо… палату… Не хочу… один. Плохо будет…

До Сашки дошло. И очень захотелось кого-нибудь убить прямо сейчас. Нет, не кого-нибудь, адресат был вполне конкретным. Боятся ночевать в