пустой комнате только астматики, уже переживавшие ночные приступы удушья в одиночестве.

— Не один, не один. — Она осторожно, но настойчиво вернула маску на место. — С вами будет кто-нибудь из персонала. Не надо нервничать, здоровья вам это не прибавит.

— У меня концерт… вечером… Я должен…

Да конечно, должен ты. Всем и всегда должен. Чтобы у Зарины появилась сто пятая шуба, а Ренат успел достроить скромный домик на Рублёвском шоссе, пока его артист не сыграл в ящик. Сволочи. Вы же его закатали по всем задницам любимой страны, вместо того чтобы положить в больницу и нормально пролечить. Есть же методики если не лечения астмы, то хотя бы купирования. Даже у них тут, на Алтае, есть санатории специальные. Порой удаётся не только стабилизировать больного, но и избавить от ингалятора, который, между прочим, снимает приступ, но обостряет саму болезнь. Но нет, вам надо, чтобы шоу продолжалось, билеты продавались, деньги в кассу капали. А он сам или не понимает, чем дело кончится, или понимает, и тогда всё ещё хуже. Если он осознанно себя гробит, значит, другого варианта у него просто нет.

Кстати, а где вся королевская рать? Ренат не заметил, что его артиста увезла скорая?

— Все билеты… проданы…

Он снова стянул маску. Наказание какое-то. Впрочем, преднизолон уже действовал, судя по ставшим более глубоким вдохам и поплывшему взгляду. Ещё немного — и заснёт.

— Перенесут ваш концерт. Вы в таком состоянии на сцену собрались?

— Ничего… мне бы ингалятор мой…

— Никаких ингаляторов. Всё, что нужно, мы вам капаем. А от этой дряни нужно отказываться потихоньку.

— Как… от неё… откажешься…

— Можно, Всеволод Алексеевич. Отвары есть специальные из горных трав, массаж, дыхательная гимнастика. Ну и лекарственная терапия, поддерживающая. Всё можно, если захотеть. Но вы же не захотите. Вы сейчас оклемаетесь и сбежите на свою сцену.

Сашка была в полной уверенности, что он не особенно её слушает, он уже почти дремал, и она говорила скорее сама с собой, заканчивая все необходимые действия. В комнату неслышно вошла дежурная сестра, Сашка ей кивнула:

— Посиди с ним. Я пойду узнаю, что у нас там со свободными палатами.

— Есть, Александра Николаевна. Пятая пустая.

— Ну хорошо, значит, туда переведём.

Сашка достала телефон, надо было связаться с Тоней, вышла в коридор и поняла, что связываться уже ни с кем не нужно. Тоня сидела на банкетке, а рядом подпирал стенку тот, кого она хотела видеть меньше всего.

— Ты?! — У него аж глаза на лоб полезли.

Ну да, это вам не Всеволод Алексеевич. Этот ещё запоминает людей.

— Здесь ко мне обращаются на «вы» и по имени-отчеству, — сухо заметила Сашка. — Александра Николаевна Тамарина, лечащий врач вашего артиста.

— Ты врач? — У Рената пазл явно не складывался. — Ты же за Тумановым по Москве бегала.

— Никогда не бегала. На концерты ходила, было дело. А что, у поклонников профессии быть не может? Если подниметесь на второй этаж в канцелярию, вам покажут мой диплом.

— Какой диплом? — Ренат потряс головой. — Где Туманов? У нас концерт через три часа.

— В палате. И останется там. У него обострение астмы, он говорит по три слова в минуту. Вы реально считаете, что его можно выводить на сцену? Его скорая привезла с приступом удушья.

— Я тебе не верю. Я требую нормального врача! Если он болен, значит, будет лечиться в приличной больнице, а не в этой богадельне.

— Вызовешь санавиацию? — усмехнулась Сашка. — Хочу посмотреть на того идиота, который рискнёт взять на борт человека в астматическом статусе. А врачей можешь собирать, хоть сейчас. Вон один идёт, кстати. Иван Иванович, и вас дёрнули?

Старик спешил к ней навстречу, в развевающемся, криво застёгнутом халате, видимо, тоже прибежал из дома.

— Да, позвонили, сказали срочно быть, ничего не объяснили толком. Кто там у тебя, Сашенька? А вы, молодой человек, что тут кричите? У нас больные, между прочим.

Сашка не успела ответить. Из палаты выглянула взволнованная медсестра:

— Александра Николаевна, идите скорее. Кажется, опять приступ…

* * *

Сашка была почти уверена, Туманова у неё заберут. Глупая какая формулировка — у неё. Из их затрапезной больницы, конечно. Она не шутила насчёт санавиации, в таком состоянии нельзя поднимать человека в воздух. Но варианты при желании найти можно, хотя бы переправить на машине в Барнаул — какой-никакой, а краевой центр. А там уже стабилизируют, и домой, в Москву. Но по крайней мере на одну ночь Всеволод Алексеевич точно останется у них. Сашка про себя решила, что костьми ляжет, но не позволит его сейчас никуда перевозить. В конце концов, она клятву Гиппократа давала, и «не навреди» были для неё не пустыми словами. А Ренат может хоть всех врачей их города тут собрать, любой из них сейчас Сашку поддержит.

Но созывать консилиум и отстаивать покой звёздного пациента не пришлось. Похоже, до Рената наконец дошло, что дело серьёзное, а может, Иван Иванович с ним поговорил, Сашка уже не видела. Для неё вообще перестал существовать мир за пределами его палаты.

Сколько у неё было до него подобных пациентов? Сотни. И тяжелее были, и старше. И те, кому помочь уже не удавалось, по объективным причинам. Однажды, ещё в военном госпитале, им привезли дедушку девяноста девяти лет! Он не то что в Великую Отечественную, он ещё в Русско-финскую воевал! Дедушка тоже с обострением астмы тогда в госпиталь поступил, но там помимо неё такой букет был, что никто не знал, в какое отделение его засунуть. К нему подступиться боялись — в таком возрасте человек сам по себе может сыграть в ящик в любой момент, и без твоей помощи. И ничего, в тот раз выписали, даже с улучшением. По сравнению с ним Всеволод Алексеевич просто мальчик с лёгким недомоганием.

Но самоуговоры не помогали совсем. По-хорошему, Сашке следовало передать Всеволода Алексеевича кому-то из коллег. Но как бы она это сделала? А тут ещё его хватание за руки…

Когда повторный приступ удалось купировать, Туманова снова уложили, укрыли одеялом, Сашка притушила свет, чтобы он мог поспать, и поднялась со стула с намерением дойти до уборной — невыносимо хотелось умыться, желательно ледяной водой, чтобы хоть как-то сбросить ощущение страшного сна, но Всеволод Алексеевич вдруг вцепился в её руку.

— Не… уходи…

И глаза эти, синие когда-то, теперь уже непонятного бледного цвета, но по-прежнему душу ей вынимающие. Господи, ну почему там, наверху, не понимают, что мечты имеют срок годности? Кто из них не хотел услышать от него эти