газета и глянцевые журналы о шоу-бизнесе, планшет с несколькими простенькими игрушками-головоломками, мягкое кресло в гостиной — и всё, что оказывалось за пределами этого круга, никак его не касалось. Он слишком мало бывал дома, и редкие часы покоя тратил очень бережно, не позволяя себя отвлекать на бытовые глупости.

С «Машки» всё и началось. Даже когда она работала в гостинице в Баку, никто из гостей не обращался к ней на «ты». До «Нурай-ханум» она, конечно, не доросла и здесь на обращение по имени-отчеству не рассчитывала. Но когда к тебе с первого дня обращаются чуть ли не «эй, ты, как тебя там», это не очень приятно. Ничего не поменялось! Была ли она влюблённой девочкой, сидящей на его концерте, одной из сотен, или пронырливой поклонницей, маячащей за кулисами с пропуском персонала, одной из нескольких таких же «счастливиц», была ли она единственной приближённой к телу, живущей под той же крышей, что и он, — для Туманова она осталась предметом мебели, на который обращают внимание лишь когда потребуется.

Ей выделили отдельную комнату, маленькую и без окон, изначально задуманную как подсобка. Плевать, конечно, хотя было немного обидно — помимо хозяйской спальни, гостиной, кабинета и столовой в квартире имелось ещё две свободные комнаты. Но в одной Зарина оборудовала нечто вроде массажного кабинета — массажистка ходила к ней через день, а во вторую время от времени выдворялся ночевать Всеволод Алексеевич. Нурай скоро поняла, что выселяют его из супружеской спальни, когда обостряется астма, и по ночам он своим кашлем мешает жене спать. Поначалу удивлялась и даже жалела его, хотя что она могла сделать? По требованию той же Зарины она старалась не выходить из своей комнаты по вечерам, если не звали. Не такая она дура, понимала, что, если у Зарины появятся хоть малейшие подозрения насчёт заинтересованности Нурай её мужем, вылетит она из дома Тумановых в тот же миг. Так что Нурай послушно исчезала, стоило Всеволоду Алексеевичу вернуться, и появлялась только на зов. Впрочем, скоро она начала это делать и по собственной воле.

Всеволод Алексеевич раздражал невероятно. Кто бы мог подумать, что человек, так элегантно раскланивающийся на сцене, дома, без грима и костюма, выглядит лет на двадцать старше? По утрам ходит, переваливаясь, словно беременная утка, шаркая ногами в слишком просторных тапках. Постоянно забывает закрыть дверь в туалет или просто не считает нужным. Бесконечно свинячит на кухне. Господи, ну как можно так есть, чтобы в крошках и пятнах были и стол, и стул, и пол вокруг? А еда его — отдельное наказание! Нурай думала, что диабетикам просто нельзя сладкое. Куда там! Зарина неделю её дрессировала, выдала огромный список запрещённых продуктов, распечатки, где указывался гликемический индекс абсолютно всего — от яблока до куска хлеба. Для любого блюда тоже рассчитывался гликемический индекс, от которого и зависело, сколько инсулина Туманов должен ввести себе после еды. Ошибиться с дозировкой нельзя, не поесть вовремя тоже нельзя — слишком низкий сахар ещё страшнее, чем высокий. Причём сам Всеволод Алексеевич ни черта во всём этом не понимал и постоянно норовил сожрать что-нибудь, для него совсем не предназначенное, и виновата оказывалась всегда Нурай, якобы неправильно разложившая продукты. То, что ему нельзя, следовало класть на нижние полки холодильника, что она и делала. Как будто он не мог наклониться и взять то, что хочет.

И кашель, постоянный кашель, затихающий только после характерного щелчка ингалятора, но ненадолго. Уже через неделю этот кашель сводил Нурай с ума, не давал уснуть ночью. Да давай уже, вдохни свою дрянь и заткнись, думала она порой, ворочаясь с боку на бок. И сама ужасалась собственным мыслям. А потом привыкла. К мыслям. Она заметила, что Зарину муж тоже раздражает. Когда он уезжал на работу, а тем более на гастроли, все вздыхали с облегчением. Зарина тоже не любила сидеть дома, она пропадала то в салоне красоты, то на фитнесе, то на какой-нибудь модной тусовке, и тогда Нурай чувствовала себя совершенно свободной: пила чай из кузнецовских чашек, неспешно наводила порядок, представляя себя полновластной хозяйкой.

Через месяц закончился испытательный срок, она получила первую зарплату. И долго думала, что с ней делать. В доме Тумановых Нурай была на полном обеспечении, покупать себе еду или платить за жильё не требовалось. Купить одежду? Косметику? Изначально она так и хотела поступить. И даже прошлась по магазинам, не на Арбате, конечно, она ещё в своём уме, поехала в торговый центр за МКАДом. Походила, кое-что даже примерила. И вдруг поняла, что новая одежда ей не нужна. И косметика тоже. Единственный человек, которому она хотела нравиться, исчез, растворился в постоянно кашляющем и смотрящем поверх неё старике.

Нурай отправила перевод тёте Айе. И впредь так поступала с каждой зарплатой, полученной в доме Тумановых. Её сказки про хорошо оплачиваемую работу в Москве тоже стали реальностью.

Поначалу она ещё боялась Рената. Вот кто без труда бы её вспомнил и опознал. И наверняка сказал бы Всеволоду Алексеевичу, кого тот, сам не ведая, пустил в дом. Но за полгода Ренат ни разу не появился в квартире на Арбате, равно как и Тоня, и Кэт, и Родион. Всеволод Алексеевич чётко разделял работу и личную жизнь, даже гостей в доме почти никогда не было, все праздники справлялись в ресторанах, и Нурай, понятно, на них не звали. Про посещение его концертов она тоже забыла. Да и не хотела, честно говоря. Как будто дома его мало, ещё и в свободное время на него смотреть? Ну уж увольте.

Если бы кто-то спросил, довольна ли она своей жизнью, Нурай развела бы руками. Никогда она не жаловалась на судьбу, а теперь и вовсе грех. Все мечты сбылись, все до единой. Только жить стало как-то дерьмово, тошно, вот что удивительно. Но может, так и должно получаться, когда мечты сбываются? Нурай не знала.

* * *

Афиши Сашка, конечно, увидела. В их маленьком городке трудно пропустить хоть мало-мальски значимое событие. А тут столичный артист с гастролями приезжает! Народ только об этом и говорит. Главный повод для бесед в больничном коридоре: бабушки вспоминают, когда последний раз были на его концерте. И морда его со всех углов, со всех автобусных остановок улыбается так, что Сашка постоянно вздрагивает, наталкиваясь на неё взглядом. Хотя морда хорошая такая, молодая. Пять баллов художнику за искусство ретуши. Сашка помнила куда более помятого Всеволода Алексеевича, а лет с тех пор прошло… Сколько же