В тот день впервые в своей истории на поле боя встретились русская и прусская гвардия. Русская гвардия сумела отстоять свои позиции, но оборонявшиеся на ее правом и левом флангах III Кавказский и XIV армейские корпуса побежали. В 22.00 был отдан приказ всем русским войскам на этом участке отойти на север на 6—11 километров.

III Кавказский и X армейские корпуса отвели с фронта на переформирование. В течение нескольких следующих дней противник удовлетворился тем, что обрушил на различные участки русской обороны град снарядов тяжелой артиллерии.

В гвардейском корпусе на этот момент было 90 полевых орудий, в том числе 12 4,8-дм (120-мм) гаубиц, восемь 4,2-дм (105-мм) орудий, четыре 6-дм (150-мм) гаубицы и четыре 8-дм орудия Шнейдера. Его артиллерия, как и артиллерия II Сибирского корпуса, имела достаточно снарядов, чего нельзя было сказать о прочих корпусах. Немецкая артиллерия господствовала на поле боя.

22-го числа я сопровождал генерала Безобразова, когда он отправился в полосу обеспечения, чтобы поблагодарить солдат Измайловского полка, а также 3-го и 4-го полков гвардейской стрелковой бригады за службу во время последних боев. Измайловский полк потерял около 30 % личного состава, а два стрелковых полка – до 60 %. Генерал постарался выразить благодарность самыми теплыми словами, на которые был способен. Мы вернулись в штаб поздно, так как остались в войсках на молебен, и генерал пригласил меня на ужин к себе. Во время еды он пожаловался на отказ Леша разрешить ему 18 июля начать наступать. Тут вмешался Энгельгардт, который заметил, что каждый имеет право атаковать противника, вовсе не дожидаясь разрешения на это.

В семь часов того же вечера Безобразову пришла телеграмма от Леша, где командующий писал, что он «рад выполнить просьбу генерала» и тот может наносить удар в час ночи 23-го числа.

Однако Безобразов рассудил, что момент для наступления упущен, что корпус уже успел потерять значительное количество своих солдат. Он направил командующему армией возмущенное письмо, где назвал приказ атаковать ночью «абсурдным», заявляя, что его выполнение приведет к бессмысленным потерям солдатских жизней. До половины первого ночи он не отдавал никаких распоряжений, а затем, вероятно обладавший таким же нерешительным характером, один из дивизионных начальников спросил командира, действительно ли он должен атаковать или только «сделать вид». Результат был таким, как и следовало ожидать. IX и II Сибирский армейские корпуса справа от гвардейского корпуса продвинулись на несколько миль и захватили у противника 14 орудий, но в конце концов были вынуждены отойти обратно с большими потерями. XIV и XXIV армейские корпуса на левом фланге получили приказ ждать развития наступления гвардейского корпуса, и поскольку развивать было нечего, они так и не двинулись с места.

Такое невыполнение приказа перед лицом противника не мог себе позволить даже командир гвардейского корпуса, и Безобразов был отстранен от должности, уступив ее генералу Олохову, прежде командовавшему XXIII армейском корпусом. Утром 25-го числа бывший командир выехал из Рейовца, оставляя за собой пребывавших в нервозности офицеров раздутого штаба. Все переживали, не урежут ли их вольности, но надеялись, что Олохов, который «сам служил в гвардии и должен понимать что к чему», оставит все как есть и их вольная жизнь продолжится.

Генерал Олохов прибыл в штаб 28-го числа и мудро решил в первое время не трогать штаб.

30 июля, прежде чем новый командир сумел оценить некомпетентность начальника штаба, немцы начали артиллерийский обстрел позиций 5-й сибирской дивизии, соседа справа, северо-западнее Красностава. Обстрел продолжался с двух часов ночи до одиннадцати утра, и гвардия не сделала никаких попыток помочь соседу. В час дня начальник штаба заявил, что сибиряки все еще держатся. На самом же деле в тот момент они уже вовсю отступали. Примерно в 14.30 капитан Нельсон, проезжая по шоссе из Люблина, попал под плотный шрапнельный огонь и увидел, что Х корпус, который отправили на помощь сибирякам, в беспорядке отступал со своих позиций. Даже значительно позже, во второй половине дня в штабе армии ничего не знали о немецком вклинении. Гвардейская казачья бригада, которая занимала окопы слева от сибирской дивизии, обеспокоилась отсутствием оттуда вестей. Только в 17.30 в штаб поступила телеграмма Радко-Дмитриева о том, что «несмотря на героическое сопротивление, 5-я сибирская дивизия была вынуждена отступить». Но и тогда генерал Антипов не сумел понять всю серьезность обстановки и продолжал составлять рабочий график для офицеров штаба. В шесть часов вечера он получил из штаба армии информацию о том, что немцы форсировали Вепрж. Они вклинились севернее через Травник, перерезав железную дорогу и шоссе Хелм– Люблин. Удар противника севернее примерно в три часа дня парировал Х армейский корпус, имевший в своем составе всего два слабых сводных полка. А еще через несколько часов немецкое наступление в восточном направлении, в результате которого противник мог бы обойти гвардейский корпус с флангов, был остановлен силами семи батальонов резерва гвардейского корпуса.

Тем не менее положение продолжало оставаться серьезным, поскольку на стойкость Х корпуса при данных обстоятельствах трудно было полагаться. Антипова обвинили в отсутствии связи с войсками, а также в неумении своевременно наладить взаимодействие с сибиряками и нанести удар по правому флангу преследовавших наши войска немцев. Он совершенно не волновался по этому поводу, продолжая сохранять спокойствие некомпетентного чиновника. Даже подпоручики давали ему советы, к которым он, впрочем, не прислушивался. Наконец, в 1.30 ночи 31-го числа из штаба армии пришел приказ о начале в три часа ночи отступления всех войск армии на 15 верст в северном направлении.

Вместе с тремя другими офицерами я занимал комнату на верхнем этаже и стелил постель, когда вошел Родзянко и заметил, что ложиться не было смысла. Он буквально кипел от гнева и откровенно ругал начальника штаба, повторяя, что то, что произошло со штабом гвардейского корпуса, является позором для всей русской армии. Мой второй постоянный компаньон старый полковник Л., отставной гвардеец-кавалерист, выходец из Прибалтийской провинции, на отличном французском с легким немецким акцентом призывал браться за сабли, восклицая, что гвардия должна умирать на месте, что она никогда не может отступить. Когда мы остались наедине, полковник разразился гневной тирадой против русских, «которым никогда нельзя верить». Он утверждал, что во время волнений 1905 г. русские сами подстрекали латышей-арендаторов поджечь его усадьбу.

Большая часть штаба в три часа утра уехала на автомобиле в штаб армии для того, чтобы восстановить контакт с соседними корпусами, не дожидаясь, пока к месту нашего нового места дислокации протянут телефонную связь. Я оставался на месте до шести часов, чтобы понаблюдать за ходом отступления. Войска отходили назад, сохраняя порядок, немцы их не преследовали. О захваченном воздушном шаре все почти забыли, но о нем вовремя, почти в последний момент вспомнил один из молодых офицеров. Многие из офицеров выражали сочувствие нашему бедному хозяину-землевладельцу. Тот решил было остаться в усадьбе, но комендант штаба полковник Лялин в жесткой форме поговорил с ним и объяснил, что, если тот останется, это будет означать, что он сторонник противника. Но хитрый поляк все равно остался в своем доме: для него это был единственный способ сохранить свою собственность. Почти все местные жители, не имевшие ценного имущества, ушли вместе с русскими солдатами. Нам предстали почти душераздирающие картины: целые семьи со всем своим небогатым скарбом, сложенным на телегах; две связанные друг с другом телеги, которые тащит одна-единственная лошадь; семья, которая ведет за собой корову; бедная семейная пара с навьюченными на спину огромными тюками нехитрого скарба. Я сфотографировал трех евреев, которые, когда их попросили остановиться, решили было, что пришел их последний час.