— Пойду почищу зубы, — произношу я, чтобы закрыть этот разговор. Вылезаю из-под одеяла и убегаю к выходу из комнаты.

— Ванная в другой стороне, — слышу тихий смешок, и, покраснев, разворачиваюсь направляясь к другой двери. Ну очень весело. Я тут, вообще-то, впервые.

Умываюсь я долго и тщательно. Нахожу нераспечатанную щетку и долго драю зубы, пытаясь избавиться от мерзкого вкуса во рту. До тех пор, пока голова не начинает кружиться от слабости и кожа не покрывается мурашками от холода. Похоже, я еще слишком слаба. Я откладываю щетку, закрываю воду и возвращаюсь в комнату, в которой Садаев уже погасил свет, оставив гореть только один ночник. Залезаю обратно под одеяло и чувствую на себе пристальный взгляд.

— Голодна? — слышу вопрос и отриательно мотаю головой. О чем он? Я только недавно отравилась, — пить хочешь? Нет? Тогда ложись и отсыпайся. За твоей одеждой я послал человека. Скоро привезут.

— Ту губастую стерву послал? — вырывается у меня ехидное, пока я пытаюсь завернуться в одеяло, чтобы стало потеплее. Но меня бьет сильная дрожь, — ладно, забудь. У тебя есть одеяло потолще и подлиннее? Мне очень холодно…

Я не договариваю. Наблюдаю, как Рустам поднимается и подходит к кровати. Огромный, мощный, как тигр. В полутьме при виде его силуэта я как-то инстинктивно напрягаюсь.

А потом сердце ухает вниз, когда я смотрю, как он небрежно заводит руки назад и снимает с себя футболку, обнажая свой дикий рельеф мышц, от которого хочется умереть.

— Что ты делаешь? — кажется, мой голос начинает слегка подрагивать.

Страшный человек. Столько смешанных чувств вызывает у меня. По какой причине? Только из-за того, что наша первая ночь, его образ и запах страно запечатлелся в моем сознании, или просто потому что он меня привлекает именно таким, какой он есть на самом деле? Почему я хочу ему довериться? Почему хочу, чтобы он признал меня особенной для себя?

— Сама сказала, что тебе холодно, — усмехается он, — это не было намеком?

Его темный взгляд словно вскрывает каждую клеточку моего тела, считывает беспристрастно каждую эмоцию. Он замечает, как я не могу отвести от него взгляд. В голове всплывают мерзкие слова отца, которые неприятно бьют в самое сердце — «у тебя другой менталитет. Они считают наших баб шлюхами и подстилками».

Боже. Зачем я это вспомнила? Хочу обратно забыть. Не хочу верить в то, что даже человек, который станет моим детям отцом, будет относиться ко мне плохо. Тогда в моей жизни будет слишком много дерьма.

Садаев ставит руку сбоку от моего тела и нависает надо мной, заслоняя свет. Берет за подбородок, потом большим пальцем трогает разбитую губу. Я стараюсь не ойкнуть от боли.

— Один раз ударил? — ровно спрашивает он. Я медленно киваю, — сука. Я его предупреждал. Надо было завалить всю его охрану и забирать тебя из дома. Я вижу, какие мысли ты в голове гоняешь. Но если б мы там всех вырезали, тебе бы плохо стало. Трупов вышло бы много. Ты бы там перестрелку не перенесла бы нормально. Беременная же.

Несомненно. Я рада, что эту сторону Рустама мне ещё не довелось видеть. Если бы он при мне убивал бы людей, я бы сошла с ума от ужаса. Точно родила бы раньше времени. Сейчас могу только спасибо ему сказать, что до такого не дошло. Я бы лучше перетерпела издевательства отца, чем такое.

— А если бы я была не беременна, — интересуюсь я, — ты бы… действительно так поступил?

Ответ читаю в его глазах. Мне даже не нужно подтверждение. Он слишком очевиден.

— Да. Украсть мою жену — охренеть какой крутой проступок. Твой отец скоро поймет это.

Плевать. Мне уже плевать на него и слова Рустама не пугают. Этот человек мне не отец.

— Что с моим братом? — не выдерживаю я и вижу, как в тёмных глазах мелькает что-то жестокое и мрачное, — он у тебя? Я за него реально беспокоюсь. Считай, он единственный родной человек…

Я замолкаю, потому что взгляд Рустама мне не нравится. Он смотрит слишком красноречиво, и на губах мелькает едва заметная тень саркастичной усмешки. Словно я говорю полную чушь. Так смотрят родители, когда ребёнок рассказывает им придуманную историю. Потом он убирает руку и ложится на кровать, даже не соизволив дать мне ответ.

— Рустам, — пораженно повторяю я, — ответь, пожалуйста. Что с ним?

Он игнорирует меня. Я переворачиваюсь на бок, приподнимаюсь на руках и смотрю, как Садаев просто, кажется, собирается заснуть, потому что глаза у него закрыты. Обманчиво спокойный. Как задремавший в тени тигр. Тени необычно ложается на его тело, подчеркивая рельеф и словно делая его более реким. Опасным. Пугающим.

— Рустам. Я…

— Нахер ты за него задницу рвешь, принцесска? — произносит мужчина.

— Он мой брат. Единственный, кто нормально относился ко мне… — начинаю я, но Садаев перебивает:

— Что хорошего он тебе сделал?

— Он… — я заминаюсь, пытаясь подобрать слова. Конкретно сказать трудно. Дело в отношении Мирослава, — он всегда поддерживал меня. Я дружила с ним и делилась всеми переживаниями.

Слышу смешок.

— Это все? Твою любовь легко завоевать.

— Рустам…

— Он того не стоит, принцесска, — Садаев медленно открывает глаза, впиваясь в меня тяжелым взглядом, — вообще нихера твоего внимания не стоит. Он жив. Я его не трогал. Физически. Морально он ломается, как полная херня. Сдаст любого ради спасения своей жопы. Тебя в том числе.

Эти слова словно бьют в самое сердце. Даже дыхание перехватывает от грязи, которой Рустам так легко запятнал образ моего брата. Он так просто унизил его в моих глазах, но для чего?

— Зачем ты мне это говоришь? — тихо спрашиваю я, — он слишком маленький, ты это понимаешь? По возрасту. Естественно, он будет бояться тебя и его легко сломать, но… зачем? Я не хочу слышать про него такие вещи, даже если это правда. Он единственный, кого я еще считаю своей семьей, и если даже он меня предаст…

— Считай, что он уже это сделал. Таким нельзя давать ни шанса. Забудь. Похорони в мыслях всех, кто эту фамилию носит. За них ты нервы мотаешь больше, чем за себя. Напрягает.

— Мне не за кого больше…

— Переживай о детях.

Осекает он меня так легко, что я замолкаю, потому что не могу подобрать ни одного аргумента. Я ведь и за них переживаю. Но за человека, который был ко мне добр, в отличие от его отца и матери — разве не могу тоже? Пока я думаю, что ответить, Садаев берет и подтягивает на меня край одеяла, чтобы накрыть, а потом трогает его ладонью.

— Ясен хрен тебе холодно, — констатирует он, — одеяло мокрое.

— Я умывалась и намочила футболку. Наверное, поэтому, — я прикасаюсь к груди, на которой действительно мокрые пятна от воды.

— Снимай ее. Собираешься простыть?