Так она ограничивалась борделем и в Горниле никого к себе не пускала.

Нежку, Колючку, Метлу и всех остальных женщин, что приходили в зал и скрывались в комнатах, она просто игнорировала. Они ее раздражали, не давали спать по ночам. А спустя некоторое время, если сказать честно, Блажка их просто возненавидела. Возможно, потому что они были теми, кем она отказывалась быть, а возможно – потому что у них было то, чего не было у нее, а может, по обеим причинам сразу.

Как бы там ни было, когда она стала вождем, их всех переселили.

С тех пор, как не стало Горнила, отношения между ездоками и поселенцами изменились. У ездоков больше не было личных комнат, теперь они все ютились в доме винодела. Для большинства это означало, что им нужно проводить время с женщинами как-то иначе. Нежка, до того как ушла, продолжала бывать с Хорьком по-прежнему, невзирая на отсутствие стен, что вызывало многочисленные жалобы со стороны остальных. Блажка отказалась в это вмешиваться и велела им разбираться самим. У нее была светлица, и ей не нужно было больше думать о том, куда ее братья совали свои стручки.

Поэтому она и не знала о Метле и Дуболоме. Метла, как и Нежка, часто посещала Хорька в Горниле, чаще всего они приходили вдвоем. Блажка, если и задумывалась об этом, то попросту полагала, что это продолжалось до сих пор.

И это предположение, это сознательное невежество сделало ее пусть и нечаянно, но очень бессердечной.

– Долго? – спросила она.

– Еще с тех пор, как я не уходил, – ответил Овес.

Блажка оторвала голову от колышка.

– Мед. Найди Метлу. Передай ей, что копыто просит ее приготовить тело Дуба. Скажи ей… А, ладно. Я сама скажу. Вы, двое, сообщите ребятам, что пора собираться. Мы уйдем, как только сможем.

Блажка направилась к приюту. Было поздно, поэтому она скользнула внутрь тихо, как долго практиковала еще девчонкой. У каждой из нянек была отдельная комната в задней части строения, рядом со спальней старших детей, но еще ближе была комната малышей. Колючка никогда не закрывала дверь, продолжая старую привычку Берил, но ее слух не был так же остер. Блажка до сих пор помнила первый раз, когда смогла пробраться к кровати незамеченной. Шакал с Овсом тогда уже были сопляками и жили в Горниле, из-за чего ее тренировки стали практически невозможными. Она не была уверена, что ей вправду удавалось оставаться незамеченной. Берил вполне могла просто спускать ей это с рук.

В эту же ночь ни одна подобная выходка не могла остаться без внимания, потому что в общей комнате кое-кто не спал.

Жрика расхаживала перед камином, тихонько напевая младенцу, которого держала на руках. Полуорки-груднички были немаленькими, а полурослицы небольшими, но Жрика держала его крепко и уверенно. Когда Блажка вошла, она посмотрела на нее поверх запеленутой головы ребенка и вопросительно подняла брови.

Блажка легкими шагами приблизилась к ней.

– Метла у себя? – прошептала она.

– Тощая девка или светловолосая с отвисшими сосками? – спросила Жрика так же тихо.

– Тощая.

Жрика кивнула.

Блажка так же кивком поблагодарила ее и двинулась было в задний коридор, но полурослица коснулась ее запястья.

– Она была довольно расстроена.

Блажка училась ездить на варваре, вступила в копыто полукровок, сражалась с рохами, демонами, чародеем и ордой орков. Но одно это касание, эти четыре слова лишили ее всей решимости. Она села на столик у камина, один из тех, за которыми ели сироты. Села так медленно, что ее оружие даже не лязгнуло.

Жрика стояла между ней и незажженным камином и слегка покачивалась, чтобы убаюкать малыша.

Блажка не знала, есть ли полурослице до этого дело, но все равно неожиданно для себя стала ей выговариваться.

– Я не позволила ей быть с мужчиной, когда он умирал. Никому не позволила.

Жрика поджала уголки губ.

– Я много раз видела, как умирают. И не всегда к лучшему, чтобы эти воспоминания сохранились. Судя по тому, что я видела по этой полукровке, ты сделала благое дело.

– Ей это вряд ли так кажется.

– Да. А с чего ей думать иначе? Ее мужчина умер. Теперь для нее во всем мире нет ничего благого. Но все дурное из прошлого быстро забывается. На это нет времени – спасибо дурному из настоящего. А хорошие воспоминания остаются. Эта девка запомнит то, что ей больше всего нравилось, чем бы оно ни было. Как он пах, как они трахались, как звучал его голос.

– Он был немой.

Жрика закатила глаза.

– Ну, значит голос не запомнит. Но я хочу сказать, в ее памяти не будет его последнего вздоха.

– Но она меня ненавидит.

– До этого дня вы были подругами?

– Нет, – признала Блажка.

– Тогда ты ничего не лишилась.

– Я лишилась ездока. Брата.

– А она любовника. Или, может, больше. Нам этого знать не дано. Добившись ее прощения, ты лишь почувствуешь себя менее виноватой, но только и всего. Ты повела себя эгоистично, не допустив других к его смертному одру. Так что не будь еще эгоистичнее, являясь к ней плачущей и извиняющейся.

Блажка горько хмыкнула.

– Черт. Это нормально, что я сейчас испытала удовольствие, когда ты сказала мне, что делать?

– Давно ты стоишь во главе этой шайки?

Блажка пришлось задуматься, прежде чем ответить.

– Год… с половиной.

– Тогда да. Нормально. Просто облегчение. И для тебя это полезно, особенно учитывая, что все это время в тебя не тыкали членом.

Слова застигли Блажку врасплох.

– Как ты?..

– Уволь. Я лишь наполовину слепа. Посмотри только на свою походку. – Жрика увидела, как у Блажки отвисла челюсть, и только тогда на ее лице возникла озорная ухмылка. – Я просто морочу твою щекоталку. Идрис мне сказал.

– Долбаный трикрат, язык что помело.

Жрика покосилась единственным глазом на затихшего младенца. Затем, выставив перед Блажкой палец, отступила на цыпочках в коридор и вскоре вернулась уже без ребенка. Полурослица села на скамью перед столом, наклонившись так, что ее голова оказалась рядом с Блажкиным коленом.

– Этих малышей иногда трудно уложить без сиськи. – Она усталый вздохнула.

– Мне нужно найти новую кормилицу, – сказала Блажка, ощущая, как груз лидерства вновь наваливается на ее плечи. – Тут я тоже облажалась.

– Ну, только с этим не проси меня помочь, – сказала Жрика, хихикнув. Теперь, когда ребенка с ней не было, она говорила чуть громче, чем шепотом. – Терпеть не могу, даже когда мужчина присасывается к моим соскам, что и говорить о грудниках. Лучше состряпать им какой-нибудь скудной еды. – Полурослица вытянула шею и окинула Блажку взглядом деланой неприязни. – Не то что ты, ноги и грудь, мышцы и задница. Яйца Беликовы, я тебя ненавижу, хотя ты не запиралась от меня с умирающим любимым. Сказать по правде, блаженный вид не поспособствует твоему прощению.