не успевал за ней зайти, Вера ощущала пустоту и скуку, возвращаясь в одиночестве домой. Вера ловила себя на мысли, что уже привязалась к Павлу. Хотя это была скорее дружеская привязанность и привычка, нежели что-то более глубокое и серьёзное.

Павел не говорил о своих чувствах, не пытался ухаживать за Верой более определённо и настойчиво. Он просто находился рядом, и в его присутствии было тепло и уютно.

Уходя с подругами на посиделки или танцы, Вера оставляла Валечку дома, и Павел охотно нянчился с ребёнком, пока отсутствовала молодая мама.

Лиза ругала Веру:

– Ну что ты за человек?! Разве это по-людски? Сама идёт гулять, а парня дома оставляет, да ещё и дитя на него спихивает!

– Ай, мама, перестаньте, – отмахивалась Вера. – Никого я не спихиваю. Павлик сам охотно соглашается присмотреть за Валечкой.

– Вот дурёха, – не отставала от неё мать, – он же это из-за тебя только и делает. Разве нужен кому чужой ребёнок, если интереса личного нет? Павел тебе хочет угодить, вот и возится с Валей.

– Она что, ему надоела? – испуганно спросила Вера. – Он плохо с ней обращается? Он ведь по-дружески помогает мне. К тому же он любит детей.

– Нет, нет, он Валечку не обижает, – поспешила успокоить её мать. – Просто нехорошо так. Возьми Павлика с собой.

– Мама… – Вера посмотрела на мать с укоризной.

– Возьми, тебе говорю, парня с собой.

– Не хочу, – отвечала Вера и уходила одна, как и раньше.

Лиза, бывало, выругается ей вслед, а поделать ничего не могла. Возвращалась в дом, развлекать и внучку, и Павла. Ей было ужасно неудобно перед парнем за такое недостойное и легкомысленное поведение дочери.

Шура тоже иногда пыталась разведать обстановку и намекнуть сестре о возможном романе.

– Как у вас дела? – спросила она как-то летом.

– У нас всё хорошо. А у вас? – ответила Вера.

– У нас тоже хорошо. Но я имела в виду вас с Павликом, – осторожно вставила Шура.

– И ты туда же! – вскипела Вера. – Шурка, хоть ты отстань. Мне уже тошно от всех этих разговоров. Мать проходу не даёт, всё попрекает им, дескать, не по-людски я с ним обхожусь. И ты тоже. А я его к себе не привязывала. И ему в невесты не навязывалась.

– Но ведь парень-то хороший, – настаивала Шура. – Девки по нему сохнут. А он, видишь, к тебе прикипел. Пожалей парня.

– Шура, ты слышишь, что ты говоришь вообще? – возмутилась Вера. – Чего ты просишь от меня? Чтобы я из жалости свою жизнь загубила?! Ну, не люблю я его! Понимаешь? Даже не нравится ни капельки.

– Что, вот так и ни капельки? – расстроилась Шура. Ей было обидно за сестру, что та может упустить жениха. Да и перед Захаром было неудобно. Он и так всё чаще спрашивал насчёт Веры, что она, дескать, себе думает. И упрекал её в переборчивости и гордыне, и бог его знает, в чём ещё. – Ведь он такой красивый, стройный. Характер у него мягкий.

– Шура, я его не люблю! – отрезала Вера и нахмурилась. Тень пробежала по её лицу.

– Постой-ка, – догадалась Шура, – а может, ты всё ещё Юрия своего непутёвого любишь и надеешься, что он к тебе вернётся?

Вера потупилась и с минуту молчала.

– Надеяться уже не надеюсь, – сказала она со вздохом, – а любить ещё люблю. Не могу с собой ничего поделать.

Она на секунду подняла на сестру свои глаза и снова отвела их в сторону, но Шура успела увидеть в них всё: всю любовь и боль Веры, невысказанную нежность и невыплаканное горе. В одно это короткое мгновение Шура увидела в глазах сестры её истерзанную душу в мучительном двухлетнем ожидании, и угасшую надежду.

Её как молния пронзила. Она поняла и почувствовала сейчас, какую боль причиняют Вере все эти разговоры и уговоры. Шура обняла её и поцеловала в щёку, затем в висок.

– Прости меня, родненькая моя, – сказала она, – я не буду больше говорить об этом.

– Спасибо, – ответила Вера.

13.

Осенью, Толику как раз исполнился год, Захара отправили служить в Сальково. Это небольшой городишко, размерами не больше Осиновки, в степном Крыму, вблизи Джанкоя.

Вера с Лизой очень расстроились – не хотели разлучаться, уже привыкли жить большой семьёй. Хотя всегда знали, что рано или поздно это всё равно случится. Такая уж доля жены военного. Шура тоже грустила, но меньше. Ведь рядом с ней любимый муж и сын. Разлука с близкими ничто в сравнении с таким счастьем. И все невзгоды и неудобства, которые ожидали её впереди, Шура принимала стойко и терпеливо, поскольку она была счастлива.

А неудобства не заставили себя долго ждать. В первый же день на новом месте Шура столкнулась с суровой действительностью. Мало того, что теперь не было рядом матери и сестры, которые могли помочь или поддержать, и всё пришлось взвалить на свои плечи: и хозяйство, и дом, который предстояло ещё обживать, и годовалого ребёнка; так ещё выяснилось, что в этом забытом богом уголке не было электричества. Это было для Шуры, наверное, самой серьёзной неприятностью. Дом она постепенно привела в порядок, Толечка был у неё некапризный и не доставлял больших хлопот, но вот жизнь при свечках и керосиновых лампах, в унылом полумраке, угнетала Шуру. Ещё хоть бы лето было, так полегче пришлось бы – до позднего вечера светло на улице, тепло, – весь день во дворе проводила бы. А теперь была глубокая осень, зима подступала. Темнело рано. Снег ещё не выпал, и всё вокруг было окутано кромешной тьмой.

Постепенно Шура привыкла и к этому. Готовила обед и ужин загодя, пока за окнами светло. А вечера проводила с Толиком и в заботах о муже. Уговорила себя не грустить, ждала весну.

Ещё одним важным занятием для неё стала переписка с домом. Она регулярно писала письма в Осиновку, подробно описывая все события, даже самые незначительные, происходящие в её жизни. И от сестры требовала, чтобы она так же тщательно, в мельчайших подробностях, писала ей о жизни там у них. Для Шурочки эти письма стали единственным развлечением и неотъемлемой, жизненно важной частью её существования. Она с нетерпением ждала очередного письма из дома, жадно прочитывала письмо два, а то и три раза подряд. Потом читала письмо Толику, в то время как он сидел у неё на руках и внимательно слушал, что там с таким интересом говорила мама, а затем вечером за ужином перечитывала ещё раз Захару.

Вера иногда вставляла строчку-другую и про Павла, дескать, всё по-прежнему, живёт с