Наконец, смерть Вещего Олега от коня также описывается по-разному в «Повести», где (под 912 г.) приводится знаменитое предание, приуроченное к Киеву, и в Новгородской летописи, где скороговоркой передан тот же мотив, отнесенный, однако, к Ладоге.

Фольклорные — эпические или даже мифоэпические — истоки летописных преданий о Вещем Олеге давно считаются более или менее очевидными. А. А. Шахматов именовал повествование о захвате Олегом Киева «народной песней» (Шахматов 1908. С. 309). Ср. эпический строй этого пассажа (вообще характерный для «сказаний о первых князьях»): согласно Новгородской летописи (с. 107), Игорь и Олег «начаста воевати, и налѢзоста ДнѢпрь рѢку и Смолнескъ град. И оттолѢ поидоша вниз по Днепру, и приидоша к горам кыевъским, и узрѢста городъ Кыевъ, и испыташа, кто в немъ княжить; и рѢша «два брата Аскольдъ и Диръ» и т. д. Этот эпический строй с регулярным использованием союза и отличает «сказания» от комментариев летописцев и сводчиков и в Новгородской летописи, и в «Повести временных лет».

Очевидное стилистическое единство «сказаний», читавшихся уже в предполагаемом Начальном своде, делает не столь существенным вопрос о возможном влиянии бродячих сюжетов, заимствованных из «варяжских саг» (по гипотезе датского слависта А. Стендер-Петерсена) или античных (византийских) литературных мотивов, на их окончательное оформление[175]. Различные книжные и фольклорные мотивы, действительно, могли быть популярны в княжеско-дружинной среде, но, безусловно, насущной была необходимость в сохранении предания (сказаний) — ибо в дописьменный период, к каковому и относилась русская дохристианская история, это предание было обоснованием легитимности княжеской власти. Отсюда — правовой лейтмотив сказаний о первых русских князьях: призвание варягов и Рюрика «по ряду» словенами, кривичами и мерей, «устав» Олега (в НПЛ — Игоря) о дани тем же племенам, которую те должны были платить варяжской дружине князя и т. д.

Этот мотив — мотив легитимности — оказывается основным и для летописцев, обратившихся к преданию со второй половины Х! в. Предание претворялось ими в историю, поэтому собственно исследование летописного понимания предания — герменевтика — важнее, чем поиски внешних аналогий (хотя пренебрегать ими нельзя). Это касается уже первых известий об Олеге — воеводе (НПЛ) или князе (ПВЛ).

А. А. Шахматов предполагал, что Олег — воевода в Начальном своде — стал князем в «Повести временных лет», потому что составителю этой летописи был известен договор с греками 911 г., где Олег поименован «великим князем русским», которому к тому же подвластны другие «великие и светлые князи». Это дало возможность составителю отнести Олега к «роду» князя (Рюрика), изобразить его законным наследником и т. д. В действительности аутентичность титулатуры в договоре проблематична, ибо «великий князь» в русской традиции — титул, известный с XII в. В договорах с греками все предводители Руси, очевидно, именовались архонтами (так называл их, в частности, Константин Багрянородный в середине X в.).

Греческий титул «великий архонт» известен на русских княжеских печатях с начала XII в. (ср.: Янин 1970. С. 20 и сл.). Когда и какой переводчик договора 911 г. превратил архонтов в великих князей, сказать трудно (ср.: Малингуди 1996. С. 87). Зато более очевидно положение воеводы при первых русских князьях: самый известный из них — Свенельд, воевода Игоря и Святослава, имевший собственную дружину. Договор Святослава с греками (971 г.) был составлен, согласно формуле, «при СвятославѢ, велицѢмъ князи рустѢмъ, и при СвѢналъдѢ» (ПВЛ. С. 34). Почти та же формула вкладывается в уста Олега, когда тот притворяется под Киевом купцом, идущим «от Олга и от Игоря княжича» (ПВЛ. С. 14). Особая роль воеводы в эпоху, приближенную ко времени Олега, отмечается и сторонним свидетелем — Ахмедом Ибн Фадланом. Это своеобразное двоевластие, свойственное многим раннесредневековым государствам (в том числе соседней Хазарии), может свидетельствовать о том, что роль Олега при Игоре не была просто следствием искусственной контаминации летописных мотивов.

Сложнее обстоит дело с другой функцией Олега — «кормильца» малолетнего Игоря. Конечно, и «кормильство» — традиционный институт в раннефеодальном обществе: Асмуд был кормильцем князя Святослава Игоревича, Добрыня — Владимира Святославича; Добрыня был дядей князя по матери (уй). В. Л. Комарович (1960. С. 91) предполагал даже, что Ольга — жена Игоря, которую привел княжичу Олег в 903 г., — дочь самого Олега, подобно тому, как Малуша была дочерью Малка Любечанина и т. п. (о предполагаемых в поздних летописных сводах родственных связях и деяниях Олега — см. Котляр 1986. С. 55 и сл.). Но важнее здесь текстологическое наблюдение А. А. Шахматова: в НПЛ Игорь и Олег захватывают Киев вместе, соответственно, в летописи употребляется двойственное число; в ПВЛ Олег действует самостоятельно при младенце Игоре, но и здесь однажды употреблено двойственное число — по предположению Шахматова, след текста Начального свода, не устраненный редактором. Стало быть, исходным следует считать текст, сохранившийся в НПЛ, и Игорь уже не был младенцем?

Ситуация с летописными текстами, однако, оказывается не столь однозначной. Дело в том, что в соответствующем пассаже НПЛ, посвященном захвату Киева Олегом и Игорем, употреблено как раз не двойственное, а множественное число («и приидоша к горам кыевъским» — НПЛ. С. 107). Речь может идти о многоплеменном войске Олега в целом, а не о двух его предводителях. Переписчики летописных текстов, особенно с XIV в., когда двойственное число стало выходить из употребления, могли что-то напутать, так что принимать построение Шахматова приходится с большой осторожностью.

А. А. Шахматов считал, что Олег и Игорь были самостоятельными князьями, Олег изначально правил в Киеве, Игорь — в Новгороде, предания о них — киевское и новгородское — соединил составитель Начального свода, сделавший Олега воеводой. Составитель ПВЛ «реставрировал» его княжеский титул, извлекши из княжеских архивов договор 911 г., где Олег именовался князем; а чтобы объяснить сосуществование двух князей — изобразил Игоря младенцем на руках родича Олега.

Ситуация выглядит еще более сложной, если учесть, что в НПЛ (Начальном своде) и ПВЛ по-разному дается хронология: в Новгородской летописи, как показал Шахматов, дата неудачного похода на греков, инициатором которого был Игорь, — 920 г. — ошибочна, но зато именно она подтверждает самостоятельность и возмужалость Игоря. Составитель ПВЛ исправил дату похода в соответствии с греческим хронографом — 941 г., поход Игоря отделяли от договора 30 лет, и очевидной становилась их возрастная разница. Но последний летописец не останавливается в своих хронологических изысканиях: под 911 г. — годом договора — он описывает и смерть Олега, отмечая, что «бысть всѢх лѢтъ княжения его 33». Исследователи давно обратили внимание на это «эпическое» число. Конечно, смерть Олега могла быть искусственно присоединена к реальной дате договора, и последующий расчет даты смерти Рюрика, передавшего княжение Олегу (879 г.), условен, но привлекает внимание то обстоятельство, что и смерть Игоря «присовокуплена» к статье, включающей договор 944 г. Стало быть, лет княжения Игоря было столько же — 33, но столько лет прошло и между договорами, заключенными двумя князьями.