Действительно, для того, чтобы править в отдаленных от Новгорода волостях, нужен был целый княжеский род — не случайно легенда о призвании упоминает таинственно исчезающих по утверждении Рюрика в Новгороде братьях — Синеусе у веси на Белоозере и Труворе у кривичей в Изборске. Коллективный (родовой, «братский») сюзеренитет правящей династии над подвластными землями — характерная черта государственности в эпоху раннего средневековья (Назаренко 2009. С. 7–88; ср.: Мисюгин 2009), повлиявшая на представления С. М. Соловьева о «родовом строе» начальной русской государственности.

Представление о несовместимости «родового» и «государственного» строя, очевидная с точки зрения теории формаций, остается самодовлеющим в историографии: власть княжеского рода и даже разделение волостей возводятся к обычному (семейному) праву, хотя обычное право не создавало механизмов власти над разноплеменными объединениями. Да и сам род властителей имел экзогенное варяжское происхождение.

Чтобы удержать в своих руках отдаленные волости, Рюрику, который «нача владѢти единъ» (НПЛ. С. 107), пришлось посылать посадников-дружинников — «мужей» в Ростов, Полоцк (ко «всем кривичам»), в Белоозеро к веси, в Муром на Оку к муроме. Как уже говорилось (глава V), верховья Волги и Западной Двины с выходом на Днепр оказались в руках новгородского правителя Русской земли. Однако нужно было освоить эти коммуникации в целом — завладеть выходами в морские бассейны Понта и Каспия. Главной магистралью Русской земли был путь из варяг в греки, где (в отличие от Волги и Дона) не было хазарских городов и крепостей. Таинственный киевский Самватас был пограничной крепостью, отделенной Днепром от Хазарии (см. главу III). Вероятно, этим путем пользовались уже «росы» Бертинских анналов. Естественным был интерес к этому пути и первого русского князя.

Слово «род», обозначающее происхождение («от рода») и любой коллектив сородичей, в том числе народ, оказалось самодовлеющим в текстах уже древнерусского периода: оно стало означать и демона, опасного при рождении ребенка («дѢти бѢгаютъ рода»; ср.: Петрухин 2000б), и любую совокупность объектов с родственными чертами. Этнонимы славянских племен — кривичи, вятичи и т. п. — свидетельствуют о важности родоплеменной памяти для догосударственных объединений: показательно, что популярный в литературе этникон русичи неизвестен древнерусской традиции — это гапакс, известный лишь из «Слова о полку Игореве», имя «Русь» воплощало переход от племенной памяти к государственной (ср.: Петрухин 2011. С. 182–191).

В новаторской для своего времени (опубликована в 1960 г.) статье «Культ рода и земли в княжеской среде XI–XIII вв.» В. Л. Комарович отметил «раздвоенность» официальной традиции: князья носили двойные имена — традиционное родовое, дохристианское (в том числе, скандинавские — Рюрик, Олег, Игорь) и христианское — крещальное. Показательно, однако, что православная церковь канонизировала русских князей Бориса, Глеба, Игоря, Владимира именно под традиционными, а не крещальными именами — они также оказались конфессионально нейтральными. Традиционный княжеский культ был христианизирован, причем останки Ярополка и Олега были крещены (и перезахоронены в Десятинной церкви) в 1044 г. вопреки каноническим запретам, видимо, по настоянию самого князя Ярослава Мудрого (Макарий, т. 2. С. 59; см. далее — в главе XI). Княжеский род, включая и умерших членов, стал, таким образом, христианским.

В. Л. Комарович, однако, обнаружил следы «языческого» культа древнерусского княжеского рода в летописном известии о князе Михалке, сыне Юрия Долгорукого, который чуть было не погиб в схватке с половцами в 1169 г.: «Бог отца его молитвою избави его от смерти». Еще С. М. Соловьев в связи с этим отмечал, что Юрий не был канонизирован, и под «богом отца его» Михалко имел в виду… не христианского Бога. Здесь Комарович вспомнил о пресловутых Роде и Рожаницах, которым «ставят трапезу» наряду с языческими богами в древнерусском «Слове некоего христолюбца», обличающем «двоеверие».

Ассоциации с язычеством основаны в данном случае на явном (но и традиционном для историографических представлений о двоеверии) недоразумении. Дело в том, что фразеологизм «Бог отца моего» имеет вполне отчетливое библейское, точнее — ветхозаветное происхождение: выражает обетование, данное богом роду («лону») Авраама (ср.: «От Бога отца твоего, который и да поможет тебе»: Бытие. 49.25; ср. также: Исход 3.6 и др.). Русская княжеская среда («богоизбранное от варяг княжеское племя» в Каноне кн. Ольге) действительно сохраняла традиционные родовые связи, но Богом отцов русских князей был уже библейский Творец.

Историографическая конструкция Б. А. Рыбакова, объявившего «бога» Рода демиургом и главой славянского пантеона (Рыбаков 1981. С. 438–470), была с энтузиазмом воспринята лишь неоязычниками и отвергнута исследователями славянского язычества (ср.: Клейн 2004. С. 182–196; Петрухин 2000б; см. также о демоническом статусе рода и рожаниц в славянских поверьях о судьбе — Ловмянский 2003. С. 94–95). Тем не менее из представлений о родовом обществе у славян и реликтах этого общества в княжеском (!) роде делается вывод о феноменальном значении «бога Рода» для понимания Древней Руси «как историко-культурного феномена» (Прохоров 2010. С. 95 и сл). Даже генеалогический перечень «Слова о законе и благодати» Илариона воспринимается как похвала роду Владимира — «великааго кагана нашеа земли […] вънука старааго Игоря, сына же славнааго Святослава» (БЛДР, т. 1. С. 42).

Сам перечень, включающий традиционные три поколения, иногда воспринимается как свидетельство отсутствия Рюрика в официальной княжеской генеалогии. Но речь в «Слове» идет о киевских князьях, Рюрик же правил в Новгороде. Показательно, что здесь не упоминается и Олег, провозгласивший Киев «матерью городов русских».

Очевидно, что Иларион следовал в «Слове» той византийской традиции, которой следовало и начальное летописание — в Русской земле законным было «единовластие», единовластцами были Владимир и его сын Ярослав. Как раз сложная для начальной русской истории проблема правления княжеского рода (даже гибель Бориса и Глеба) обходилась киевским ритором Иларионом, ибо была непригодной для жанра похвалы князьям-единовластцам. Похвала благородному рождению Владимира — «славный от слав-ныихъ рожься, благороден от благородныихъ» — завершается прежним титулованием: «каганъ нашь Володимеръ» (БЛДР, т. 1. С. 44).

Претензии на хазарский титул, никак не принадлежавший русским князьям «по рождению», но вожделенный для них со времен Бертинских анналов (см. главу III), обнаруживают, насколько далеки были потомки призванных из-за моря варягов от «родового строя». Для управления «великой и обильной» землей необходим был княжеский род — эта проблема встала остро уже после смерти («по двою лѢту» после призвания) легендарных братьев Рюрика. Став единовластцем, он должен был раздать подвластные города дружинникам — мужам.

«И бяста у него два мужа, не племени его, но боярина», — продолжает ПВЛ рассказ о раздаче Рюриком своим городов мужам, не называя поначалу их имен. Мужи (Аскольд и Дир) «испросились» в поход на Царьград «с родом своим» (см. рис. 27, цв. вкл.). Столица Византии — вожделенная цель варварских нашествий, и русь действительно атаковала Царьград еще в июне 860 г. Об этом походе летописцам было известно из Хронографа по Великому изложению, но хронограф относил поход к царствованию Михаила III (842–867 гг.).