жизни – вот что мы находим на блошиных рынках. Мы узнаем о деталях, которые редко упоминаются в книгах по истории. ‹…›

Мы знаем, что королева Виктория всю жизнь скорбела о принце Альберте. Но лишь когда видишь на блошином рынке все эти черные гагатовые бусы и траурные брошки, все эти кольца, браслеты и цепочки для часов, украшенные сплетенными волосами любимого покойника, ясно понимаешь, насколько повсеместной была культура траура, насколько в моде была смерть. Скорбеть было просто модным.

Каждый знает, что люди жили раньше без водопровода, канализации и электричества. Но лишь когда натыкаешься на блошином рынке на бесчисленные керосиновые лампы, умывальники и ночные горшки (которые действительно производились в поразительном разнообразии размеров и форм и часто были богато украшены), можешь на самом деле понять, что должны были испытать наши предки[422].

Не только в такой тонкой области, как культура скорби, но и в сфере «низкого» быта прошлого случаются досадные проколы, связанные с утратой традиции. Несколько лет назад я приобрел большое, на 4 литра, английское керамическое кашпо фирмы Burgess & Leigh в форме чайной чашки, изысканно расписанное по бокам, внутренней стороне горла и ручке в стиле модерн (см. ил. 54, вкладка). О том, что приобрел не декоративную вазу для цветов, а ночную вазу для взрослого, я догадался лишь через полтора года, когда предмет стал издавать концентрированный аммиачный запах более чем столетней давности.

* * *

Один австрийский коллега и друг как-то рассказал мне о своей экскурсии в Швейцарию в бытность студентом. Помимо прочего, группа экскурсантов посетила виллу пожилого господина по фамилии Гантенбайн. Экскурсовод утверждал, что Макс Фриш избрал фамилию своего заглавного героя в знаменитом романе «Назову себя Гантенбайн» не наобум, как умеренно распространенную и не очень запоминающуюся[423], а поскольку был знаком именно с этим Гантенбайном – хозяином виллы. Студентам бросилось в глаза обилие прогулочных тростей в холле виллы. На вопрос одного из них, зачем ему столько тростей, пожилой господин ответил:

– У джентльмена должно быть много тростей.

Мудрый господин Гантенбайн не брался менять свою биографию, как перчатки. В отличие от книжного героя он менял, вместе с перчатками и головным убором, прогулочные трости в соответствии с верхней одеждой, настроением, погодой и предстоящей дорогой.

В начале 1990-х годов, когда состоялась встреча студентов с пожилым джентльменом, использование прогулочных тростей могло вызвать разве что недоумение, поскольку давным-давно превратилось в анахронизм. Однако в XIX веке мужские и даже дамские, более изящные и декоративные трости были очень популярны. Они состояли из набалдашника или ручки, ствола и тяжелого металлического наконечника. Не только аристократы и денежные мешки, как это было в XVIII столетии, но и широкие слои среднего класса активно пользовались тростями. Причем не столько в качестве предмета, помогающего при ходьбе, сколько как инструментом, который подчеркивал статус, усиливал эстетику языка тела, дополнял благородный облик, служил оружием против собак и нежелательного встречного и зачастую трансформировался для выполнения иных дополнительных функций.

В XIX веке уважающий себя господин, как правило, не показывался без трости на улице и в обществе. Дамам тростью часто служил зонт. Владение прогулочной тростью можно было отточить до совершенства: научиться помахивать ею, не касаясь земли и не изменяя походку и взмахи рук по сравнению с движениями при прогулке без трости.

В XVIII и особенно в XIX веке неутомимые на технические выдумки европейцы и американцы оформили более полутора тысяч патентов на изобретения, связанные с прогулочными тростями. Они могли превращаться в зонтик, холодное или огнестрельное оружие, музыкальный инструмент, походный складной стул и даже велосипед. Трости могли скрывать в себе фляжку для алкоголя, набор медицинских инструментов, комплект материалов для художника или литератора, книгу, карту, часы, компас, бинокль и т. д. Ручки и набалдашники декоративных тростей украшались различными мотивами – псевдонародными, охотничьими, эротическими, ориентальными и другими. Их палитра была ограничена исключительно полетом фантазии их создателей. Мастера фирм Фаберже в России и Тиффани в США производили трости, которые, как и в эпоху барокко, представляли собой произведения ювелирного искусства с использованием драгоценных металлов и каменьев.

Неудивительно, что прогулочные трости являются предметом коллекционирования, выставляются и пользуются спросом на (интернет-)аукционах, в антикварных салонах и на блошиных рынках. Встретить на барахолке трость работы Фаберже, конечно, маловероятно. Но добротные буржуазные прогулочные трости с серебряной или костяной ручкой XIX или начала ХX века, с зонтиком или емкостью для алкоголя в стволе попадаются на блошиных рынках не реже, чем керосиновые лампы и ночные горшки. И, как и прочие предметы быта, рассказывают о том, как наши предки пару поколений назад обустраивали свою жизнь, организовывали личное пространство, создавали свой образ, толковали настоящее, маркировали прошлое и намечали будущее. И оказывается, что порой они делали это настолько специфично, что мы теряемся, пытаясь определить назначение того или иного артефакта из привычной для них предметной окружающей среды.

Предметы, указывающие на смыслы

Не только назначение старинных предметов, но и символы, которые они демонстрируют, и смыслы, транслируемые символами, нуждаются в расшифровке, если мы хотим понять сообщение той или иной вещи. Символы указывают не на предметы, а на представления о них и поэтому характеризуются как репрезентации репрезентаций[424]. Символы являются «строительными кирпичиками» нашего восприятия и описания окружающего мира, привычных представлений о его происхождении. Следовательно, символы служат основой формирования памяти и мифов – рассказов о наиболее важных для коллектива событиях.

Чтобы субъективный, индивидуальный опыт стал достоянием коллектива, то есть вошел в его коллективную память, он должен превратиться в обобщающие символы, то есть пройти процесс так называемой символизации. Один из авторов теории культурной памяти, Алейда Ассман, вслед за классиком социологии знания Томасом Лукманом, более четверти века назад вычленила наиболее важные аспекты символизации. Во-первых, это объективизация – выделение из социального мира конкретных фрагментов, приобретающих тем самым собственную историю и самостоятельную жизнь. Во-вторых, типизация – удаление многочисленных особенностей и замена индивидуального опыта обобщенным. В-третьих, анонимизация – ликвидация следов персональной идентичности. В-четвертых, запоминание и хранение общих ориентиров и схем толкования[425]. Процесс символизации и накопления опыта является процессом не только запоминания, но и забывания.

Важнейшей частью процесса символизации является объединение прошлого и настоящего путем сотворения мифов, именуемое мифологической символизацией. Согласно определению «отца-основателя» концепции культурной памяти Яна Ассмана, «миф – это обосновывающая история, история, которая рассказывается, чтобы объяснить настоящее из его происхождения»[426]. Вопрос о том, опирается ли эта история на факты или она фиктивна, при таком определении мифа утрачивает свое значение.

Исходя из вышесказанного, символы – необходимый инструмент человеческой ориентации и коммуникации. Без их расшифровки предметы, хранящие истории, упрямо молчат. Так, реликвии сами являются символами дорогого прошлого, поскольку одним только фактом своего существования указывают на иной, отделенный пространством и временем и потому недоступный, потусторонний, трансцендентный мир. Не зная о том, что тот или иной предмет является для его владельца реликвией, мы не узнаем историй, которые они символизируют.

Однако существует бесчисленное количество предметов, которые, не превращаясь в реликвии, являются носителями знаков, или символов, также указывающих на важные истории. Монеты и медали, воинские знаки отличия и партийные значки, настольные аксессуары, туристические сувениры и многое другое из предметов, встречающихся на блошиных рынках, расскажут нам захватывающие и поучительные истории, если расшифровать запечатленные на них знаки.

* * *

На немецких толкучках нередко встречаются предметы со странным крестом. Это не нацистская свастика, которую продавец обязан заклеить, прежде чем выставить предмет на продажу, а что-то между греческим крестом с равными осями, пересекающимися посередине под прямым углом, и германским Железным крестом с расширяющимися от центра к концам перекладинами. Если присмотреться, нетрудно понять, что этот крест образуют четыре заглавные латинские буквы F, зеркально отраженные по горизонтали и вертикали. Практически каждый коренной немец сразу же узнает в этом знаке логотип Немецкого гимнастического союза. И неудивительно: в него входит сегодня около 5 миллионов немцев. Его юношеская организация, Немецкая гимнастическая молодежь с 2 миллионами участников, – самое большое молодежное объединение Германии.

Однако уже с расшифровкой четырех F у многих возникнут