известен лишь один случай, когда он ошибся в атрибуции недавно купленного предмета на 30 лет. Для вещей возрастом в 150, а то и 200 лет это ошибка в пределах нормы.

С Бенно было приятно иметь дело. Он никогда не расхваливал своих товаров, характеризовал их сдержанно, как бы с дистанции, говорил тихо. На блошином рынке найти такого постоянного, компетентного, деликатного и надежного продавца – большая удача.

Но прибыток, накапливаемый мной за месяцы тесного общения с Бенно, оказался значительно больше, чем необременительное для кошелька удовлетворение охотничьего азарта, как я предполагал. Неожиданный эффект нашего контакта обнаружился после внезапной смерти Манни. В тот момент, когда Бенно узнал от меня и от Рейнхарда, что я намерен писать книгу о блошином рынке, он уже достаточно доверял мне. Когда Рейнхард официально представил нас друг другу и я назвал свое имя, Бенно с мягкой улыбкой ответил:

– Тем не менее мы останемся друзьями!

У него обнаружилось здоровое чувство юмора. Я набрался терпения, и в какой-то момент, не сразу, Бенно начал рассказывать мне или в моем присутствии о себе и о жизни на блошином рынке. Как со смешанными чувствами радости и удивления отмечали его клиенты, Бенно «разговорился».

Бенно не считал себя счастливым[430]. Будучи склонным к самоанализу и рефлексии, он воспринимал себя скорее скептично. Способный и очень успешно учившийся в гимназии, он не получил высшего образования. Однако он много и увлеченно читал и в молодости робко пробовал себя на литературном поприще. Он переписывался с Генрихом Бёллем (1917–1985) и даже заслужил похвалу нобелевского лауреата 1972 года. Первый брак оказался неудачным и незаслуженно, по его мнению, закончился для него лишением родительских прав. Он рано стал страдать от депрессии, разочаровался в жизни и бросил литературные опыты.

Интерес к старым вещам проявился у него в возрасте под тридцать, в момент кризиса после первого брака, когда в полный рост перед ним встал вопрос: а что же дальше? Две соседки-старушки за помощь в сборах для переезда предложили ему старинные книги из своей огромной библиотеки, а также фарфор и прочие старинные предметы обихода. Так он стал обладателем вещей, которые ему понравились, но их настоящей ценности он тогда не понимал.

В 1980–1990-х годах Бенно стал заядлым посетителем свалок для крупных ненужных вещей[431] – в основном мебели и бытовой техники, которые граждане ФРГ в определенные дни дважды в год могли выставлять перед своим жильем. Что-то из «громоздкого мусора» разбиралось коллекционерами старины или торговцами барахолок на месте, остальное специальные фургоны вывозили на свалку. Там тоже можно было найти предметы старины – книги, картины, посуду из подвалов и с чердаков. Бенно заранее узнавал по объявлениям в газетах, из какого района, когда и на какую свалку организуется вывоз «крупного мусора», и в течение двух десятилетий проводил там целые дни, пока не нагружал свои сумки до отказа. Отмена организованного массового вывоза громоздких вещей в Баварии и конкуренция на свалках со стороны иностранцев из Восточной Европы положили конец этому увлечению Бенно.

Тогда же Бенно стал завсегдатаем блошиных рынков. Его коллекции комплектовались, наряду с находками на свалках, из дешевых покупок на толкучках и барахолках. Полученное наследство своевременно предоставило ему дополнительный ресурс для коллекционирования. Постепенно из книг, разговоров со специалистами, посещения музеев, выставок, аукционов, антикварных ярмарок стали накапливаться знания о старине. Бенно убежден в особом значении тактильного опыта для обучения антиквара: нужно иметь возможность подержать старинный предмет в руках. Музеи и интернет такого опыта не дают. Бенно характеризовал себя как многоборца в области антиквариата, знающего обо всем понемногу.

* * *

На наш любимый мюнхенский блошиный рынок его привел и обеспечил прилавком рядом с собой Манни, чтобы спасти того от тяжелой депрессии. Еженедельная торговля на рынке организовывала, структурировала и придавала смысл жизни Бенно. Он был безмерно благодарен Манни как чуткому товарищу, пришедшему ему на помощь в трудный момент. Поэтому, когда, осторожно приступив к расспросам Бенно о соседе по рынку, я с большой долей уверенности сформулировал полувопрос-полуутверждение о Манни как о компетентном торговце, ответ моего собеседника меня огорошил.

– Нет, – утверждал Бенно, многократно прося прощения за откровенность и заверяя меня в самом добром отношении к Манни. – У него не было ни малейшего представления об антиквариате, за исключением ювелирных украшений. Его задачей было быстро сбыть купленное с небольшой прибылью, и, если вещь не продавалась, Манни терял к ней всякий интерес. Его легко можно было обвести вокруг пальца, выдав подкрашенную репродукцию за подлинник картины известного импрессиониста.

Бенно привлек к разговору со мной добрую знакомую Манни, искусствоведа по профессии. Та не без колебаний подтвердила замечательные человеческие качества Манни, но отказала ему в компетентности антиквара[432]. Бенно не переставал время от времени сетовать:

– Как такие образованные и проницательные люди, как вы с Рейнхардом, не разглядели поверхностность знаний Манни в области предметов старины?

Моя первоначальная растерянность по поводу оценки, которую Бенно дал Манни, быстро рассеялась. Разговоры с Бенно заставили меня задуматься, но не изменили моего доброго отношения ни к Манни, ни к Бенно. Возможно, для Манни, заключил я по здравом размышлении, соотношение составляющих успеха было иным, чем для Бенно. Манни, как и многие другие торговцы на блошином рынке, был, скорее всего, менее эрудирован, чем Бенно, но, во всяком случае, разбирался в старых вещах лучше нас с Рейнхардом. А главное – Манни чувствовал себя на блошином рынке гораздо уютнее, а торговал гораздо увереннее и успешнее Бенно. Так что в отказе Бенно соседу по прилавку в экспертном знании, возможно, звучали нотки и горького недоумения, и легкой зависти, и еле уловимой растерянности. Возможно, в его оценке соседа сыграли роль резкие отзывы о Манни от его знакомой, авторитетного искусствоведа, после охлаждения их отношений.

Не убили моего дружеского расположения к Бенно и его политические взгляды. Он не скрывал недоумения приемом в Германии огромного контингента мигрантов из Африки, как не утаивал и симпатии к правым. Его аргументы были преимущественно бытовыми. Он обратил, например, внимание, что чувствует себя неуютно во время покупок в сетевом магазине близ дома: теперь он там зачастую единственный коренной житель. Не нравится ему и то, что теперь он вынужден встречать по вечерам взрослую дочь, возвращающуюся электричкой с работы, поскольку она опасается за свою безопасность. Он прогнозировал нарастание преступности и конфликта культур, которого немцы могут не выдержать.

Знакомство с Бенно, деловое и дружеское общение с ним снова и снова подтверждали мои прежние наблюдения: на блошином рынке встречается немало симпатичных людей с несложившимися карьерами и извилистыми жизненными траекториями. И эти люди приходят на рынок не только из прагматического желания выжить, но и в поиске историй, которые отвлекут их от горьких разочарований и придадут смысл их существованию. И эти истории, красивые и ужасные, правдивые и недостоверные, они жадно «подслушивают» у старых вещей.

ГЛАВА 4. ПАМЯТНЫЕ ВЕЩИ

Есть lieux de memoire, потому что больше нет milieux de memoire, реальной среды памяти.

Пьер Нора[433]

Подарки с посвящениями

Прогулка по мюнхенскому блошиному рынку рождает во мне ностальгическое щемящее чувство, хотя я вырос в Советском Союзе и в моем детстве 1960-х годов не встречалось почти ничего из того, что можно увидеть на прилавках тамошних торговцев. Я то и дело ловлю себя на том, что пытаюсь глядеть на западногерманские игрушки полувековой давности глазами десятилетнего советского мальчишки, и, если Наташа рядом, бросаю короткий комментарий: «Я бы с ума сошел!»

Ассортимент отделов игрушек советских магазинов с товарами для детей был не в пример скромнее, и, например, о миниатюрных моделях автомобилей с открывающимися дверками или американских кольтах с крутящимися барабанами оставалось только мечтать. Чтобы играть в вестерны центральноевропейского производства, увиденные в кинотеатрах, мы сами мастерили себе амуницию индейцев и ковбоев. Почти ежегодные короткие визиты в Москву к родственникам включали обязательное посещение, с колотящимся сердцем, магазина «Детский мир» в надежде увидеть что-нибудь невероятное, – и ожидания изредка действительно оправдывались.

Наверное, посещение чужих блошиных рынков дарует ощущение