— Позвольте, я доложу о вашем прибытии секретарю доктора Берье.

Она скрылась за дверью, и гости получили возможность немного освоиться в незнакомой обстановке. Стены приемной напоминали экспозицию музея медицины. Бросив беглый взгляд на расставленные и развешанные экспонаты, Эстер села на краешек дивана и, поджав губы, потупила взгляд. Клейнберг проявил к «выставке» больше интереса. Он начал расхаживать по приемной, изучая диковинные вещи.

Ближайший крупный экспонат представлял собой деревянный ящик со стеклянной крышкой, на которой сверху значилось: «Де Руддер». Внутри ящика находились два отлитых из меди слепка кости мужской ноги. Одна копия демонстрировала серьезный перелом большой берцовой кости. Другая показывала ту же ногу после полного выздоровления. Клейнберг внимательно прочел пояснение. Пьер де Руддер, житель бельгийского городка Яббеке, в 1867 году в результате падения с дерева получил перелом нижней части берцовой кости левой ноги. Разрыв между обломками на месте перелома составил три сантиметра, а потому нога никак не срасталась. Целых восемь лет де Руддер хромал. Однако после посещения копии Лурдского грота в Бельгии он необъяснимым образом исцелился. Сломанная кость полностью срослась. После кончины де Руддера, двадцать три года спустя, три врача произвели вскрытие и установили, что трехсантиметровый разрыв действительно закрылся. «Сломанные концы кости хорошо прилегли друг к другу,— гласило пояснение.— Кость сохраняет явные следы перелома, но совершенно не укорочена». Случай де Руддера был объявлен восьмым официальным чудесным исцелением в 1908 году.

Клейнберг наморщил нос и увидел собственную гримасу в стеклянной крышке ящика. Это была совершенно непроизвольная реакция. Он отметил про себя, что на его лице отразилось скорее удивление, чем сомнение.

Провожатая что-то задерживалась за дверью, а потому Клейнберг продолжил экскурсию. На трех стенах висели фотографии и печатные тексты в рамочках, повествующие о большинстве официально признанных случаев чудесного исцеления инвалидов, ищущих помощи у святого места. Самый ранний такой случай был датирован 1858 годом. А иллюстрацией последнего по времени случая служила застекленная фотография Сержа Перрена, который страдал «хроническим параличом половины тела, осложненным поражениями глаз в связи с недостаточностью мозгового кровообращения». В 1970 году, в возрасте сорока одного года, он сверхъестественным образом полностью выздоровел, и в 1978 году его исцеление официально было признано чудесным. Клейнберг знал, что с тех пор был отмечен целый ряд других подобных исцелений, но у Медицинского бюро, по всей видимости, просто не хватало времени вывесить на стену все свидетельства.

Услышав свое имя, Клейнберг развернулся на месте. К нему приближалась пресс-дама.

— Доктор Клейнберг, похоже, доктор Берье чуть-чуть запаздывает. У него сейчас другая встреча. Я позвонила ему, и он обещал быть минут через десять — пятнадцать. Просит у вас прощения.

— Ничего страшного,— ответил Клейнберг.

— Может быть, вам удобнее подождать в его личном кабинете? А мадам Левинсон я провожу в смотровую и рентгеновский кабинет. Там и встретитесь после вашей беседы. Извините, но сейчас я должна покинуть вас.

— Благодарю вас, мадемуазель Демайо.

Она проводила его в кабинет доктора Берье и тут же вышла. Оставшись один, Клейнберг поставил свой саквояж с медицинскими принадлежностями и снова попытался внутренне собраться. Кабинет доктора Берье удивлял крохотными размерами и спартанской обстановкой. Это было помещение площадью примерно в шесть квадратных метров, со столом и стулом в центре. Там же стояли еще два стула для посетителей и набитый книгами шкаф. Все аккуратненько, никакого беспорядка. Заметив зеркало, Клейнберг посмотрелся в него, чтобы убедиться, что выглядит перед встречей достаточно презентабельно. Он недовольно нахмурился, разглядывая редеющие волосы каштанового цвета и небольшой нос крючком. Соседство с впалыми щеками делало нос еще более крючковатым. Мешки под глазами были заработаны честным трудом, так что с этим все было в порядке. А острый подбородок и в сорок один год оставался острым — второго не было. Доктор поправил узел на вязаном галстуке, расправил узкие плечи и пришел к выводу, что лучше, чем сейчас, выглядеть ему все равно не удастся.

Сев на стул в ожидании припозднившегося хозяина кабинета, он отчего-то почувствовал беспокойство, которого у него не было на улице. Причиной этого стали экспонаты в приемной. Именно они вывели его из равновесия. Все эти чудеса, столь ненаучные и чуждые его натуре… Невольно возникал вопрос, как справляются с этим такие личности, как доктор Алексис Каррель.

Доктор Каррель навлек на себя суровую критику ученого сообщества, поскольку удостоил внимания какой-то религиозный центр, претендующий на чудотворные качества, а также признался в том, что он, возможно, сам стал свидетелем чуда. Коллеги Карреля по научному сообществу, которые некогда уважали его как видного представителя медицинского факультета Лионского университета, ополчились на него за то, что он поставил свой авторитет на службу Лурду, посетив этот городок, и всерьез отнесся к имевшим там место необъяснимым исцелениям. В общем, собратья по науке заклеймили Карреля как «легковерного святошу».

Защищая свой интерес к так называемым чудесам, доктор Каррель оправдывался перед прессой: «Эти экстраординарные явления представляют огромный интерес с точки зрения как биологии, так и религии. Таким образом, любую кампанию против чудес в Лурде я расцениваю как необоснованную и направленную против прогресса в одном из важнейших аспектов медицинской науки».

Перечитывая сведения обо всех этих противоречиях много лет спустя, Клейнберг начал понимать, что Каррель не мог составить однозначного мнения об исцелениях в Лурде, а потому вызвал у священнослужителей не меньший гнев, чем у научного сообщества. К примеру, Каррель был недоволен работой Медицинского бюро: «На столе при осмотрах лежат четки, а не медицинские инструменты». В той же мере ему не нравился один из предшественников доктора Берье — доктор Буассари, который публиковал бестселлеры, где описывал собственные расследования исцелений. «Он написал эти работы так, будто является священником, а не врачом,— сетовал Каррель,— и занимается не столько научными наблюдениями, сколько благочестивыми рассуждениями. Строгий анализ и точные выводы оказались для него излишним трудом».

Но неожиданное, если не сказать чудесное, излечение французской девочки Мари Байи вынудило его забыть о большинстве скептических оговорок. Каррель попытался отстоять увиденное перед научными кругами: «Во избежание шока как у верующих, так и неверующих не станем обсуждать вопрос веры. Ограничимся лишь признанием того, что не имеет особого значения, страдала ли Бернадетта истерией, сочинила ли миф или просто сошла с ума… Единственное, что действительно стоит сделать, так это взглянуть на факты. Они поддаются научному исследованию и существуют в области, выходящей далеко за пределы метафизической интерпретации… Естественно, наука должна непрерывно оставаться начеку в отношении шарлатанства и легковерия. Но долг науки заключается и в том, чтобы не отрицать факты лишь потому, что они кажутся сверхъестественными, или потому, что им невозможно дать научное объяснение».