Она не могла больше говорить и сжалась клубочком так плотно, что казалось, пыталась стереть себя с лица земли. Люку только и оставалось, что покачивать ее на своих коленях да материть ее отца и всех ублюдков в такт со своими движениями.

Боже, так вот насколько несчастной она была. Ночь за ночью она проводила в рыданиях почти под самой Эйфелевой башней, которую так сильно теперь ненавидит. Да и после того, что случилось, никому не было до нее дела. Родители стряхнули ее со своих рук в школу-интернат и оставили там совершенно одну. Она, должно быть, многие месяцы – возможно, годы – рыдала тайком в своей комнате так же горько, как и сейчас.

Вот что я должен преодолеть, чтобы удержать ее.

– Да будь оно все проклято! – пробормотал он. – Мне тогда было девятнадцать. Я был на своей первой работе, прямо через реку. Время от времени я даже ходил сюда. Putain de bordel de merde de…[153]Почему мы так и не встретились тогда? – Пусть он еще не знал, как погладить ее прямо через трусики, но встречался бы с нею целый год, прежде чем хотя бы попробовал, ведь ей тогда было пятнадцать гребаных лет, в конце концов. Даже для девятнадцатилетнего она была слишком молода. Кроме того, влюбленному романтику нужно было время, чтобы набраться смелости и дотронуться до его принцессы.

Но он был бы искренним. Сходил бы с ума от любви к ней, был готов сделать все для нее. Они убегали бы во все романтичные места Парижа, они были бы двумя почти нормальными, блаженно счастливыми влюбленными подростками.

– Думаешь, ты мог бы противостоять моему отцу, когда тебе было девятнадцать? – пробормотала Саммер ему в плечо. Уже хорошо. Ведь только что она была раздавленной и полностью ушедшей в себя.

– А что бы он мне сделал? Попытался бы меня уволить? Если ты считаешь меня высокомерным, когда кто-то в кухнях вмешивается в мои дела, то видела бы ты повара, на которого я работал тогда. Он бы выпотрошил твоего отца. Возможно, я не так уж и преувеличиваю, он мастерски владел ножом.

Саммер, лежащая в его руках, начала расслабляться. Ее рыдания становились тише, будто были какой-то старой уродливой болезнью, которую она должна выбросить из себя. Болезнь еще не ушла, но стала уже не такой свирепой, как раньше.

– Он, наверное, предложил бы тебе денег. И рассказал мне об этом после того, как ты взял бы их.

– Саммер. Я не прагматик.

Люк живо представил, как он, страстный подросток, сражающийся за свою золотую принцессу, бросает деньги отцу прямо в лицо.

Конечно, разговор зашел в область фантазий и предположений, но Саммер, казалось, стало легче.

– В девятнадцать лет ты, должно быть, был наивным романтиком с горящим взором, – согласилась она, расслабляясь еще больше, и уже могла охватить его руками вокруг талии. – Боже, но ты и сейчас такой. Ты просто знаешь только один способ показать это.

– Я работаю над другими способами. Саммер, я люблю тебя.

Он с таким трудом вздохнул, что, казалось, его грудь разорвалась. Можно бы подумать, что заполнить целый ресторан десертами – более чем достаточно, чтобы выставить себя напоказ. Но нет. Ей нужно что-то другое.

– Да, больше, чем я смогу когда-нибудь любить тебя.

Она начала сдвигаться с его коленей. Он удержал ее.

– Сейчас я не сказал бы «больше». Просто иначе.

Более крепко и неизменно, как сталь, которую никто не может разрушить, даже Саммер.

Если не считать того, что ему казалось, будто он распался на атомы света, заполнившие целую вселенную.

Он вздохнул и погладил ее волосы.

– Твоя любовь такая легкая.

Вероятно, ее чувства к нему не были столь же сильными, как его – к ней. Потому что любить так сильно, как он, наверное, не мог никто.

Она вздрогнула и съежилась.

Нет. Нет, не легкая. Ей нужна вся ее храбрость. Ты ведь уже знаешь это. Так почему все время забываешь?

Потому, что хочешь сохранить контроль.

Он хотел, чтобы слово «любовь» что-то весило, когда он произносит его. Они встретились во второй раз через два десятка лет, и теперь он был гребаным трусом. Боялся того, что случится, если он позволит себе оказаться в ее тонких руках. Боялся, что поверит в нее, а потом она не будет знать, что с ним делать. И даст ему уйти.

– Саммер. Если уж на то пошло, ты любишь крепче.

Ее любовь была крепче той массивной тьмы, которая нажимала изнутри на его грудь, стремилась взорвать его и погрузить себя в Саммер, а Саммер погрузить в Люка, пока он не сокрушит все, относящееся к Саммер, в его потребности удостовериться, что она принадлежит ему.

– Во всяком случае, лучше, – спокойно сказал он, нежно лаская Саммер. – Она взглянула на него. – Но я буду практиковаться, – добавил он, и на эти слова ушли все скудные остатки его храбрости. – То… то, что я чувствую, со временем будет выглядеть лучше, более… аппетитно.

Ее брови сошлись.

Он прижался лбом к ее лбу и признал с насмешкой, обращенной к себе:

– Это самый несуразный, неуправляемый, примитивный сырьевой ингредиент, с каким я когда-либо работал.

– Люк. – Она свернулась калачиком в его теплых, нежных объятиях и уже не была прежним горемычным, рыдающим клубочком. И он почувствовал, что снова может дышать, потому что ее боль больше не сжимает его легкие.

– Аппетитно, говоришь? – Она погладила его по щеке. – Мне нравится примитивное, неуправляемое. Настоящее.

Возможно. Но это же не означало, что он не может сделать лучше, превратить во что-то такое, от чего она никогда не сможет отказаться. Он заставил себя улыбнуться ей так же, как улыбалась она – сияя и поддразнивая.

– Просто подожди и увидишь, как хорошо все получится, soleil.

Он отведет ее во все безумно романтичные места, где они должны были побывать, когда были подростками, ускользающими туда тайком, чтобы целоваться и обниматься, трепеща уже только от того, что могут держаться за руки. Он покажет ей неожиданные волшебные моменты зимы. Первые знаки парижской весны. У него еще есть десять недель.

Десять недель, чтобы она полюбила свой собственный, персональный ад и того мужчину, который хочет заманить ее туда просто потому, что непреклонно должен править им.

Люк ощущал удовлетворение, когда на следующее утро провожал Саммер обратно в отель. Она обессилела от наслаждений, губы ее припухли и болели, глаза она едва могла держать открытыми, и все ее тело было наполнено памятью о Люке. А ему нравилось вспоминать, как Саммер трепетала и обнимала его, и он не мог понять, как вообще он может не быть внутри ее.