Затем большой, рыжебородый человек сказал, меняя ее жизнь, меняя много жизней:

— Ты хочешь присоединиться к нам? Ты бросишь этот караван?

— Детка, нет, это…

— Хочу. Брошу, — ответила она.

— Ох, Даница, — произнес Марин Дживо; она недавно начала думать, что он, может быть, полюбил ее.

Для этого чувства нет места — из-за того, что лежит позади.

Ты встречаешь всадников по дороге в Саврадию, в самой глуши, и все меняется в один момент, из-за долгого полета стрелы, из-за вопроса и ответа, из-за жестокой необходимости души, которая наконец нашла свое место.

Этот день — утро, и то, что последовало за ним — Марин Дживо не забудет никогда.

Услышав конский топот, увидев приближающихся всадников, он решил, что на них надвигается армия. Тогда возник страх. В дороге всегда страшно, даже если ты уже раньше путешествовал в этих краях. Если это военные кавалеристы, они, вероятно, далеки от правителей и законов. Да, существовали правила поведения и для военных, но эти правила могли и проигнорировать. Ты даешь взятки губернаторам, везешь с собой бумаги — однако это не всегда помогает при встрече со скучающими солдатами в безлюдном месте.

Потом Марин понял — увидев знаменитый желтый кушак, — кто к ним приближается, и его охватил другой страх.

Позже он попытается осознать, почему, с того первого мгновения узнавания, ему стало страшно за Даницу. Он так до конца этого и не понял. Мы не всегда способны объяснить, откуда мы что-то знаем, почему боимся. Чего мы боимся.

Раска Трипон, некогда правившей большей частью Тракезии, теперь не имел никакого статуса. Он стал самым преследуемым человеком на всех землях, оказавшихся под властью османов. Территория Тракезии, которой прежде правила его семья (к югу отсюда, к северу от городов-государств античности), стала ареной насилия и жестокости в годы после падения Сарантия, когда сюда пришли ашариты. Это была скудная земля, она приносила мало дохода сборщикам налогов калифа, но открытое, успешное сопротивление человека, которого весь мир стал называть Скандиром, нельзя было оставить без внимания. Против него послали войска.

Османы уничтожали деревни в отместку за то, что делали его люди. Мужчин вешали на ветвях деревьев, прибивали гвоздями к стволам, или выкалывали глаза и перерезали сухожилия, а потом отпускали — в назидание.

Они угоняли в рабство женщин, кастрировали мальчиков и отправляли тех, кто выжил, на восток. Они делали это каждый раз, когда приходили вести о том, что Скандир напал на сборщиков налогов, на солдат, на поселенцев, когда он угонял скот или овец военных гарнизонов. Он был упрямым, непокорным, твердым, как руда в древних местных рудниках, и ашариты никак не могли подобраться к нему близко.

Железный воин Джада, он защищал свою семью и дом — в каком бы порядке ни расставлять приоритеты, и какую бы цену ни приходилось платить всем остальным, и уже очень долгое время.

Человек, остановивший перед ними своего коня, уже не молод. Марин, конечно, знал это. Но видеть это собственными глазами — другое дело. Он вспоминает — и говорит об этом — то время, когда Бан Раска приезжал в Дубраву, спасаясь от преследования, в поисках помощи. Он помнит страх города, и такие умные аргументы, как рассказал потом им отец за столом, которые приводили, чтобы отказать ему и отослать прочь.

К тому времени Дубрава уже была занята тем — хотя она всегда была этим занята, — что взвешивала степень зависимости и покорности ради сохранения возможной свободы в борьбе могущественных государств.

Было решено, что у них нет другого выхода. Они могли сражаться за торговлю с самыми крупными государствами, обладая собственными кораблями и верфями, своей гаванью, своим с трудом завоеванным допуском во все порты. Но этот допуск был ключевым. Они не могли поддержать мятежника. Нашлись даже такие, кто хотел захватить его и выдать ашаритам. Они отослали Раску Трипона прочь с подарками (вино, конь, меховая накидка), со словами ободрения и похвалы — и больше ни с чем.

По крайней мере, они позволили ему уехать.

Потом они доложили в Ашариас, что он приезжал к ним и уехал. Опять на юг, предположительно. Марин до сих пор помнит эти слова, сказанные утром в Саврадии, стыд в голосе отца, когда он им об этом рассказывал.

Стыд остался с ним. Не всегда можно догадаться, что запоминает ребенок, и что определяет потом его жизнь.

Даница убивает птицу, потрясающе долгий полет стрелы по направлению к лесу. Она объявляет, что уедет с ними, если Скандир согласен. Увидев полет этой стрелы, он соглашается. Это происходит здесь, при свете солнца, другие птицы кружат и взмывают в небесную голубизну, вокруг цветут полевые цветы.

Ему хочется сказать ей, чтобы она не уходила. Ему хочется попросить ее не уходить.

Вместо этого, через очень короткое время, он занимает свой сторожевой пост — вопреки возражениям — впереди нее, на краю леса, к северу от дороги. Они находятся немного восточнее хижин, за которыми сейчас прячутся в лесу остальные члены их каравана.

Его собственное упрямое безрассудство, в это утро безрассудство определяет все поступки.

Но лучник, при любом правильно выстроенном боевом порядке, нуждается в охране пехотинца. Он настоял на том, что именно он будет ее охранять. И Марин Дживо, по-своему непокорный, не может отогнать воспоминания о голосе отца, полном стыда, когда тот рассказывал им, как поступила Дубрава с этим человеком много лет назад.

Мы совершаем свои поступки по причинам, часто не соответствующим здравому смыслу. Он думает об этом, ожидая вместе с ней у деревьев за дорогой. В этом лесу царит тьма. Эта тьма — нечто большее, чем тень и отсутствие солнечного света. Она очень древняя. «Наверное, крестьяне и фермеры рассказывают легенды об этих лесах», — думает Марин.

Или он просто чувствует себя слишком открытым, беззащитным, а почему — у него не было времени подумать. Это отчаянное предприятие, и не только он играет свою роль в нем. Еще Скандир. И Даница.

Она тихо произносит:

— Ты не должен находиться здесь. Это не твое дело.

Тогда он сердится.

— Неужели? А ты должна?

— Да, Марин. Прости, что покинула свой пост. Извинись перед твоим отцом за меня. Мне необходимо, чтобы ты это сделал. Вы найдете других телохранителей, столько, сколько потребуется, в следующей гостинице. Ты это знаешь.

— Конечно, найдем. И мы ведь не имеем права ничего требовать от тебя.

Горечь в его голосе. И ему это очень не нравится.

Она отвечает, все так же мягко:

— Ты имеешь право. Но это более старые обязательства. Я живу не для самой себя, правда.

Собственно говоря, он это уже знает.

— Ты знала, что сделаешь нечто подобное, когда отправилась вместе с нами?