менее старательным и ответственным. Теперь он имел полное право носить высокое звание Мужик. По этому поводу вспомнилось мне такое вот стихотворение Розенбаума.

Кредит доверия у женщины истрачен,

Амур ей подмигнул — и был таков.

Куда ни плюнь — везде сплошные мачо,

А очень не хватает мужиков.

Одет с иголочки, подтянут и накачан,

Да так, что не сгибается рука,

Изысканная речь — ну чистый мачо,

А хочется послушать мужика.

В Чечне недавно вышла незадача:

В один из не скажу каких полков

Приехали служить четыре мачо,

А командиры ждали мужиков.

Солдаты — не пойму, какой — удачи,

С банданами поверх тупых голов,

С чеченками вели себя, как мачо, —

Подставили полроты мужиков.

Их вытащили. Ну а как иначе?

Бросать своих у наших не с руки.

В родную часть уделавшихся мачо

Доставили простые мужики.

Я не люблю козлов, а петухов — тем паче,

Один у них с павлинами язык.

И тот, кто держит на Руси себя за мачо,

По жизни — сто процентов — не мужик!

Понимая, что сделал почти невозможное, Ваня был доволен и страшно горд собой. За свой подвиг он получил благодарность и крепкое рукопожатие непосредственного начальника, мичмана Затычкина. Утренняя хандра совсем было улетучилась, жизнь налаживалась и казалась уже не такой дрянной и беспросветной, но скоро на горизонте вновь замаячили зелёная тоска и рутина. Говоря кинематографическим языком, «место встречи изменить нельзя». После отбоя Ваня опять стоял посреди гальюна, покачиваясь от усталости и прячась за швабру. Это у него уже почти получалось. Нынешний день стоил Ване никак не меньше трёх килограммов пота, а это вкупе с несколькими килограммами, потерянными в предыдущие дни, делало его похожим на доходягу из Бухенвальда.

Сегодня Ваню инструктировал и передавал бесценный опыт сам дежурный по команде, целый старшина второй статьи. Ване всё и так было понятно и хотелось побыстрее начать, чтобы побыстрее закончить, но старшина второй статьи Матюгин продолжал разглагольствования. Войдя в роль убелённого сединами морского волка, мудрого наставника и требовательного командира, Матюгин уже минут сорок не мог заткнуться. Он то рассказывал поучительные истории из своей жизни, то вдруг ни с того ни с сего начинал орать, что «карась» пошёл уже не тот, что «караси» оборзели и не оказывают должного уважения «годкам», норовят прикинуться шлангом и ничего не делать, но он, Матюгин, их насквозь видит, и с ним такие штучки не пройдут…

Ваня стоял навытяжку, боясь пошевелиться, и из последних сил подавлял предательскую зевоту. Трудно было изображать бравый вид после трёх бессонных ночей и тяжелого трудового дня. Страшная усталость гнула к земле, в ушах звенело, кружилась голова, подташнивало, но Матюгин, похоже, не собирался затыкаться. Помощь пришла откуда Ваня никак не ожидал.

Глава 42

Три добрых дела мичмана Затычкина

Было около часу ночи, когда мичман Затычкин Арнольд Кузьмич, задержавшись сверхурочно на подводной лодке, вернулся в казарму. День выдался тяжёлый и муторный, пришлось хорошо попотеть, причём как в прямом, так и в переносном смысле, поэтому Арнольд Кузьмич был слегка на взводе.

По пути он завернул в кабачок к другу Хуаню, где его жена, обворожительная Чанг, плеснула мичману что-то забористое из красивой бутылки. Буквально с первого стакана на душе у старого моряка потеплело, от сердца отлегло, разгладились морщины на суровом лице, и губы скривились в некое подобие улыбки. После второго стакана настроение улучшилось многократно, захотелось сделать что-нибудь хорошее или, на худой конец, набить кому-нибудь морду. В идеале, конечно, хотелось сделать и то и другое, но как это было совместить?

Остановившись перед входом в казарму, Арнольд Кузьмич на минуту задумался, почесал затылок и глубокомысленно закатил глаза. С чёрного неба ему по-приятельски улыбалась Луна. Мириады звёзд весело подмигивали и что-то интимно нашёптывали на ухо. Обратясь в слух, Арнольд Кузьмич попытался уловить, о чём идёт речь, но двух стаканов, принятых из рук обворожительной Чанг, для этого оказалось явно недостаточно. Мысли отсутствовали полностью, в голову ничего не приходило. Оставалось одно — бесславно ложиться спать.

Существует множество способов сделать что-нибудь хорошее, и самый из них простой — не сделать ничего плохого. Не вдаваясь в дебри, Арнольд Кузьмич именно с такого способа и начал. Пройдя мимо нагло спящего на тумбочке дневального, мичман его пожалел и не наказал, не снял с дежурства и даже не разбудил, чем, собственно, и открыл свой счёт добрых дел.

Из гальюна доносились возбуждённые голоса. Не будучи излишне любопытным, Арнольд Кузьмич всё же туда заглянул — по одной, впрочем, вполне естественной надобности. Застав сцену, описанную ранее, он задал себе резонный вопрос: а почему, собственно, его непосредственный подчинённый матрос Денисов, который уже два часа как должен отдыхать, стоит сейчас навытяжку перед старшиной второй статьи Матюгиным и в чём-то перед ним виновато оправдывается? А завтра невыспавшийся матрос открутит не ту гайку, откроет не тот кран и утопит, не дай бог, подводную лодку! Под угрозой стояла живучесть корабля, и старшина команды машинистов-трюмных мичман Затычкин никак не мог такого допустить.

Выяснилось, что Матюгину не понравились отсутствие задорного блеска в глазах и недостаточное рвение, с которым матрос Денисов приступил к уборке в гальюне. На вопрос, а почему, собственно, Денисов, а не спящий на тумбочке дневальный Багров или, на худой конец, не сам он, Матюгин, должен это делать, Арнольд Кузьмич получил развернутый и вполне аргументированный ответ, что, мол, не царское это дело им, заслуженным «годкам», почти уже дембелям, гальюны драить. Свой долг они уже исполнили, пусть молодые теперь исполняют…

Аргументация была мощная, но Арнольд Кузьмич почему-то с ней не согласился. Более того, не вступая в дискуссию, он отобрал у матроса Денисова швабру и отправил его в кубрик спать. Матюгину же настоятельно порекомендовал прекращать разглагольствования и, если не может заставить прибуревшего своего дневального исполнять свои прямые обязанности, приступать к приборке самому и немедленно. Не вдаваясь в дальнейшие объяснения, Арнольд Кузьмич собственноручно сопроводил Денисова в кубрик и вышел оттуда лишь убедившись, что Ваня лёг в койку и спокойно засопел.

Записав себе на счёт ещё одно доброе дело, мичман Затычкин, довольный, вернулся в гальюн. Матюгин курил, поплёвывая и стряхивая пепел прямо на