Он шмыгнул носом и вытер глаза рукавом робы.

— Развылся! — презрительно сказал солдат. — Кто тебя воровать заставлял?

— Никто, ой, никто! — всхлипнул Семенчуков и утер слезу сухоньким кулачком. — Все жисть проклятая, искрутила-изничтожила!

— Вы закончили? — нетерпеливо спросил солдат. — Он больше ничего не скажет, раз рыдать начал. Сейчас на жалость начнет давить! Надоел хуже горькой редьки!

— Ну, зачем вы так? — с укором сказала Юля. — Все же человек, художник…

— Да, да! Я — художник! — Слезы хлынули ручьем по сморщенному, как печеное яблоко, лицу Семенчукова. — Никто меня не понимает!

Солдат расхохотался.

— Художник, мама дорогая! От слова «худо»! Дар в нем прорезался! У нас тут много таких. То картины малюют, то в богомольцы идут. А как на свободу выйдут, через месяц-другой глядишь — опять к нам. Семенчуков, лучше скажи корреспондентам, какая у тебя ходка?

Слезы моментально высохли, и Семенчуков скромно потупил взор.

— Шестая!

Солдат удовлетворенно хмыкнул:

— Шестая! Тебя год назад вымели, а ты снова за свое! Так что сырость тут не разводи! — И посмотрел на Никиту. — Скоро ужин! Никто его отдельно кормить не будет!

Никита развел руками, мол, ничего не поделаешь, а Юля неохотно кивнула.

— Ну, тогда пошли! — скомандовал солдат.

Семенчуков поднялся. В его глазах стояла глубокая скорбь, но он привычно заложил руки за спину и, сгорбившись, зашаркал ногами в грубых ботинках к выходу. Солдат открыл дверь.

В этот момент где-то в глубине здания что-то оглушительно грохнуло. Затем еще раз. И еще. Издалека долетели трехэтажный мат, чей-то заливистый визг и отчаянный вопль, а потом сквозь нараставший гул людских голосов раздались первые выстрелы.

Солдат нахмурился и приказал Семенчукову:

— Сидеть! Я сейчас! — и торопливо добавил, заметив, что Никита поднимается со стула. — Оставайтесь здесь! Я посмотрю, что там творится!

Затем он решительно открыл дверь и вышел в коридор.

Дверь он закрыл неплотно, и сквозь узкую щель в кабинет доносился неясный рокот, напоминающий шум прилива, и отдельные резкие крики. Семенчуков с испуганным видом вертел головой, но попыток встать не делал. Юля нашла в сумочке мобильный телефон.

Никита, помедлив минуту, тоже направился к двери.

— Ты куда? — вскрикнула Юля. — Не уходи!

— Я не ухожу! — ответил он. — Просто хочу посмотреть…

Его глаза тревожно блестели, а успевшее загореть лицо посерело. Он осторожно приблизился к двери и выглянул наружу.

— Помогите! — донесся чей-то вопль.

Юля вскочила со стула, и лишь Семенчуков, затушив грубым ботинком окурок на полу, не тронулся с места.

Кричал тот самый конвоир, который только что оставил их в кабинете.

Еще не успев ничего осознать, Никита уже мчался по узкому мрачному коридору туда, где солдат отчаянно сражался с двумя заключенными в таких же, как у Семенчукова, синих робах, с желтыми и сморщенными, как урюк, лицами.

Все трое отчаянно ругались матом. Заключенные пытались открыть тяжелую решетчатую дверь, которая перегораживала коридор. Вцепившийся в прутья солдат, багровый от натуги, пытался ее захлопнуть. Его ботинки скользили по полу, а дверь открывалась все шире и шире. Зэки радостно скалились от восторга, поскольку сопротивление слабело и победа была совсем близко.

Никита врезался в решетку сокрушительным тараном. Она загудела, как барабан, а эхо пошло гулять по коридору. Теперь они толкали дверь с удвоенной силой. Зэки сопротивлялись, но справиться с двумя молодыми парнями было куда труднее, чем с одним. Решетка тряслась, содрогаясь под ударами, но перевес был в пользу Никиты и конвоира.

Внезапно один из зэков вцепился зубами в пальцы солдата. Тот взвыл от боли и отдернул руку. Решетка дрогнула и вновь поползла, открываясь в коридор. За спинами заключенных послышался топот. Это спешила подмога.

В этот момент к решетке подбежала Юля, протиснулась между Никитой и солдатом и выпустила в лицо одному из заключенных струю дезодоранта. Тот завизжал, заорал на непонятном гортанном языке, схватился за обожженные глаза. Никита и солдат навалились и вернули решетку на место, но второй зэк завопил, видно, призывая на помощь тех, кто спешил сюда по коридорам.

— Ключ, ключ! — прохрипел солдат.

На полу, возле стены валялась связка тяжелых ключей. Солдат то ли выронил их в спешке, то ли заключенные выбили ключи из его рук и попытались прорваться внутрь административного здания. Юля схватила ключи и бросилась к решетке.

Она с огромным трудом повернула ключ на один оборот. Зэки пихали руки сквозь прутья, пытались дотянуться до ключа. Солдат перехватил его у Юли и провернул ключ во второй раз. И, привалившись к стене, сполз по ней в изнеможении. Никита, опершись руками о колени, согнулся, как атлет после бега на длинную дистанцию, и с трудом переводил дыхание.

К зэкам присоединились еще несколько. Они били в решетку ногами, колотили какими-то железяками, орали и злобно матерились, но теперь их угрозы были никому не страшны.

— Лучше вернуться в кабинет, — произнес солдат, поморщившись, и посмотрел на Юлю. — Не нужно их провоцировать! А то такого наслушаетесь!

Юля кивнула и чуть ли не бегом отправилась обратно, где на полу, вжавшись в угол, сидел синий от страха Семенчуков.

Никита двинулся следом за Юлей, но солдат остановил его и протянул руку.

— Спасибо!

— Не за что! — усмехнулся Никита, но руку парню пожал.

— Девчонка у тебя смелая! И красивая!

— Да, она такая! — кивнул Никита. Ему почему-то не хотелось объяснять солдату, что Юля не его девушка.

Они вернулись в кабинет. Юля стояла у окна и разговаривала с кем-то по телефону.

— Да, мы внутри здания! Я не знаю, сколько их! — раздраженно выкрикнула она в трубку. — Мне тут не до счета! — И уже спокойнее. — Хорошо, ждем!

Никита вопросительно посмотрел на нее.

— Я Миронову позвонила, — пояснила она. — Они уже в курсе про бунт. Скоро прибудут спецназ УФСИН и, кажется, полицейский СОБР. Надеюсь, все будет хорошо!

Никита помолчал, осторожно выглянул в коридор, откуда все еще раздавались глухие удары и обещания зэков сделать со всеми нечто ужасное, и повернулся к солдату.

— Оружия у тебя, конечно же, нет?

Тот машинально коснулся бедра и развел руками.

— Дубинка была, но ее, похоже, сорвали. Да какая разница? Толку от нее как от козла молока!

— Меня порвут, как кобель портянку! — взвыл вдруг Семенчуков. — За то, что вас не порешил!