Барон склонился перед благородной и пылкой речью короля. Но Людовик XVI был твердым лишь на словах. Спустя мгновение он снова стал нерешительным и беспокойным.

— И потом: что вы говорите о краже?.. — спросил он. — Ведь, если не ошибаюсь, вы сказали: «кража»?.. Если состоялась кража, значит, ожерелье не могло быть в руках королевы. Будем логичны!

— Ваше величество, — сказал барон. — От вашего гнева я оцепенел и не докончил… Так вот, два месяца назад королева попросила через господина де Калона пятьсот тысяч ливров, а вы, ваше величество, отказались утвердить эту статью расхода.

— Это правда.

— Государь! Говорят, что королева обратилась за деньгами к одному человеку.

— Продолжайте, пожалуйста, и сейчас же назовите мне заимодавца!

— Господин де Роан, государь.

— Господин де Роан! — пробормотал король. — Но правдоподобно ли это?.. Ведь кардинал не обращает внимания на то, что говорят?..

— Ваше величество! Вы можете убедиться, что де Роан вел переговоры с ювелирами Бемером и Босанжем.

— Какой ужас! Какой ужас! — повторял король. — Но так-то оно так, а кражи тут я еще не вижу!

— Государь! Ювелиры говорят, что у них есть расписка королевы, значит, у королевы должно быть ожерелье.

— Ах, вот как! — ободрившись, вскричал король. — А она это отрицает!

— Ах, государь! Да разве я хоть когда-нибудь дал вашему величеству повод думать, будто я не знаю, что королева невиновна? Неужели я так несчастен, что вы, ваше величество, не замечаете любви и уважения, какие я питаю к самой честной из женщин?

— Значит, вы обвиняете только господина де Роана…

— Государь! По всей видимости…

— Это серьезное обвинение, барон!

— Которое, быть может, приведет к расследованию, государь, а расследование необходимо. Подумайте, государь: королева утверждает, что у нее нет ожерелья, ювелиры утверждают, будто они продали его королеве, ожерелье не обнаружено, слово «кража» произносят в народе вместе с именем де Роана и со священным именем королевы!

— Это верно, это верно, — произнес потрясенный король. — Вы правы, Бретейль: все это необходимо разъяснить.

— Совершенно необходимо, государь!

— Боже мой! Кто это идет там, внизу, по галерее? Это, наверно, господин де Роан направляется в капеллу?

— Нет, государь, господин де Роан не может направляться в капеллу. Еще нет одиннадцати, и к тому же господин де Роан, который сегодня совершает богослужение, должен надеть епископское облачение. Это не он.

— Что же делать? Поговорить с ним? Позвать его сюда?

— Нет, государь. Разрешите мне дать совет вашему величеству: не предавайте дело огласке до тех пор, пока не переговорите с ее величеством королевой.

— Верно, — согласился король, — она скажет мне правду!

Король Сел и еще раз взглянул в окно.

— А вот это действительно кардинал. Посмотрите! — сказал он.

Бретейль встал, подошел к окну и сквозь занавеску увидал де Роана — тот в праздничном облачении кардинала и архиепископа направлялся к апартаментам, которые отводились ему всякий раз, как он приезжал совершать в Версале торжественное богослужение.

— Вот он! Наконец-то появился! — поднявшись, сказал король.

— Тем лучше, — заметил де Бретейль, — объяснение не будет отложено ни на один день.

И тут он принялся поучать короля с усердием человека, который хочет погубить другого.

Адское искусство соединило в его портфеле все, в чем можно было упрекнуть кардинала. Король прекрасно видел, как одно за другим накапливаются доказательства виновности де Роана, но он был в отчаянии, что не видит доказательств невиновности королевы.

Он с трудом выдерживал эту пытку в течение четверти часа, как вдруг в соседней галерее послышались крики.

Король насторожился, Бретейль прервал чтение.

Дверь кабинета царапал ногтем офицер.

— В чем дело? — спросил король, нервы которого разыгрались после разоблачения, сделанного де Бретейлем. Появился офицер.

— Государь! Ее величество королева просит ваше величество соблаговолить пройти к ней.

— Это что-то новое, — побледнев, сказал король.

— Возможно, — отозвался Бретейль.

— Я пройду к королеве! — воскликнул король. — Подождите нас здесь, господин де Бретейль!

— Отлично, мы приближаемся к развязке, — прошептал министр юстиции.

В то самое время, когда де Бретейль был у короля, де Шарни, бледный, взволнованный, просил аудиенции у королевы.

Королева одевалась. Из окна, выходившего на террасу, она увидела Шарни — он упорно добивался, чтобы его провели к ней.

Она приказала впустить его.

— Ах, сударыня! — воскликнул он. — Какое несчастье!

— В самом деле? Что с вами? — вскричала королева. Увидев, что ее друг бледен, как смерть, побледнела и она.

— Говорят, что вы купили ожерелье у Бемера и Босанжа.

— Я его вернула, — живо ответила она.

— Соблаговолите выслушать меня с неослабным вниманием: обстоятельства очень серьезны. Вчера я вместе с моим дядей де Сюфреном был у придворных ювелиров Венера и Босанжа. Дядя привез с собой индийские брильянты. Он хотел, чтобы их оценили. Мы поговорили о том, о сем. Ювелиры рассказали господину бальи ужасную историю, которую обсуждают враги вашего величества. Ваше величество! Я в отчаянии. Если вы купили ожерелье, скажите мне; если не можете заплатить, опять-таки скажите мне. Но не заставляйте меня думать, что за вас заплатил де Роан!

— Де Роан? — переспросила королева.

— Да, де Роан! Тот самый, который слывет любовником королевы, тот самый, у которого королева заняла деньги, тот самый, которого несчастный, именуемый де Шарни, видел в Версальском парке, видел, как он улыбается королеве, преклонив пред ней колени, и целует ей руки; тот самый…

— Сударь! — воскликнула Мария-Антуанетта. — Если вы верите, когда меня там нет, значит, вы не любите меня, когда я там.

Оливье в тоске ломал руки.

— Не говорите, что у вас нет ожерелья.

— Клянусь вам…

— Не клянитесь, если хотите, чтобы я продолжал любить вас.

— Оливье!

— У вас остается единственный способ спасти и свою честь, и мою любовь. Ожерелье стоит миллион шестьсот тысяч ливров. Из них вы заплатили двести пятьдесят тысяч. Вот полтора миллиона — возьмите их!

— Ваше имущество продано! Ваши земли, которые приобрела я и за которые я уплатила! Оливье! Вы разоряетесь ради меня! У вас прекрасное, благородное сердце. Больше я не стану скупиться на признания в такой же любви. Оливье, я люблю вас!